Сестренки
Шрифт:
Учительница исподлобья наблюдает за классом. Моника Степанкович оделась, как обычно, в джинсы и полотняную мужскую рубашку военного покроя с карманами. Рубашка удобная, зато прекрасно стирает очертания ее фигуры. Одежда совершенно не подходит девушке. Волосы она связала кусочком ремешка. Катаржина пытается представить девушку в другой одежде. Синее платьице, подчеркивающее золотистый цвет волос и ассоциирующееся с цветом глаз, а к этому — еще и диадема на лбу… А ведь девчонка выглядит словно принцесса из сказки. Ей всего лишь нужно по-другому одеться. Наверняка у нее туго с деньгами. Можно было бы ей чего-нибудь прикупить, вот только как? Обидится же…
Краем глаза Моника глядит на учительницу. Катаржина вспоминает о своей кузине. Та безошибочно применяет психологию. К каждой ученице относится иначе. Она знает, когда достаточно лишь грозно глянуть, а когда и куском мела бросить. Знает, что и на кого действует лучше. Катаржина и сама справляется, но ей этому пришлось учиться, в то время, как у Станиславы эти знания просто врожденные. По-своему обе преподавательницы в этом плане похожи, и в то же самое время — сильно различаются. Преподавательница языков явно не вписывается в эпоху, зато информатичка современна до боли.
Учительская не самая большая. Здесь запрещено курить, а вот запах кофе буквально пропитал стенки. Мебель здесь новая и солидная, но чего-то неуловимого ей не хватает. Да, глядеть на нее приятно, но восхищения нет.
— Думаешь, это она? — общение с агентами ЦСБ вызвало, что у Катаржины крайне аналитический подход к действительности.
— А кто другой? — хотя прошел час, Стася все еще оживлена. Адреналиновый удар, как и обычно, пошел на пользу. — Или допустим, что одна из наших дурочек не сделала домашнего задания, вот и решила в связи с этим ликвидировать причину своих хлопот, убивая любимую учительницу.
— Бредишь, подруга…
— Знаю. Но она… А ты знаешь, что она может сделать пятьдесят отжиманий?
— Есть такая римская поговорка, говорящая, что виновен тот, кто из всего случившегося получил выгоду…
— Is fecit, cui prodest, —услужливо подсказала Станислава.
Что тут скажешь, она росла в те времена, когда знание латыни было практически всеобщим… Станислава же всегда старательно заботилась о своем образовании.
— Вот именно, — вернулась ее кузина к сути дела. — Какая у нее должна быть цель? Она ведь не сумасшедшая… Я бы узнала, занятия по психологии у нас были.
— Ее наслали.
Ответом были возведенные к потолку глаза.
— Дорогуша, у тебя резкий приступ паранойи. Допустим, что и вправду появился какой-то новый Орден Святого Освобождения, или как там он еще назывался. Поначалу им нужно было тебя локализовать. А как только уже выследили, где ты скрываешься, под душик послали бы не сербскую девчонку шестнадцати лет с ножом, а стукнули бы тебя топором по голове, когда ты шла бы через подворотню или переехали бы машиной. А что более вероятно, обездвижили бы тебя каким-нибудь паралитическим газом и отвезли бы в какую-нибудь шикарно обставленную лабораторию для вивисекции….
Станислава успокаивается, остывает. Адреналин уже не мешает ей думать.
— Так кто же на меня напал?
— Она. Но вот вопрос ты поставила совершенно бессмысленный.
— И все же.
Катаржина стучит кузину по плечу.
— Соберись. Ты принимала душ. Все остальные девчонки давным-давно переоделись и убрались к черту. По крайней мере, ты так считала.
— Ну да. Не стану же я при ученицах светить голым задом…
— Нужно было взять купальник. Твои подопечные, похоже, ими пользуются. Иногда стоит чего-нибудь подсмотреть и у последующих поколений.
— Быть может, ты и права.
Станислава приходит к выводу, что это и правда неплохая идея. Но почему это ей самой не пришло в голову?
— Ну вот, сидишь ты на темную, плещешься под струями водички. И тут в душевую заходит Моника. Похоже, она тоже не любит светить голой попкой, или у нее попросту нет купальника? Вот она и подождала, пока остальные не уйдут. В темноте вы сталкиваетесь. Ты хватаешься за нож, она хватается за нож. Чудо, что одна другой кровь не пустили…
— Хммм… быть может для тебя и нет ничего удивительного в том, что шестнадцатилетняя девчонка идет под душ с косарем в зубах?
— Не хочу показывать пальцем на училку двадцати с лишним лет, которая плещется голышом. Ой, простите, не обнаженной, ведь закрепленные на щиколотке ножны это уже элемент купального костюма…
— Я — это я, — сдавленное фыркание. — Меня жизнь научила.
— Знаю. — Катаржина гладит косу, в сплетениях которой спрятан двадцатисантиметровый клинок. — Норов у каждой из нас свой. Ты живешь долго и сделалась преувеличенно осторожной, у меня же была интересная работа, в ходе которой я прошла, скажем, курс охраны труда. Нашей же дорогой Монике повезло жить в Косово. Если ты не знаешь, это такое местечко, где сначала сербы резали албанцев, а потом карта легла наоборот, и их всех самих вырезали. Так что меня ну никак не удивило бы, если бы это дитя ходило пописать в кустики с автоматом конструкции инженера Калашникова через плечико… А факты таковы, что ты пыталась прирезать ученицу, и по счастливому стечению обстоятельств тебе не удалось… Желтая пресса в штаны бы наделала от счастья. Голая учительница в школьном душе разделывает ножом голую шестнадцатилетнюю девицу. Из этого, дорогуша, ты бы не вывернулась.
Станислава закусила губу. Кузина попала в самую точку.
Очередной урок, польский язык. Преподаватель — юный энтузиаст, только-только после университета. Моника уселась на третьем ряду, но тот высмотрел ее сразу же.
— Сейчас мы перерабатываем литературу древней Греции, — обратился он к ней. — Что-нибудь на эту тему тебе известно?
Перерабатываем? На что, интересно?!
— Ну, я много чего читала, — скромно улыбается Моника.
В то же самое время она чувствует легкую панику. Существуют произведения, в которые она не заглядывала лет с тысячу, содержание их позабыла, так что, если заставит ее отвечать, хана…
Филолог вздрогнул, услыхав странный акцент, похоже, никто его не предупредил, что будет обучать иностранку.
— Пока что мы оговаривали «Илиаду» и «Одиссею». Ты эти произведения знаешь?
— Да, — облегченно вздохнула она.
— Ты можешь сказать нам, как начинается «Илиада»?