Сестрички
Шрифт:
Внезапный прилив горечи подстегивает его душевные силы, и Эльза шестым чувством ощущает, что вот-вот встанет его пенис, и он действительно оживает, крепнет.
— Бедняжка Джемма, — роняет Хэмиш. — Она ни в чем не виновата. Дьявол вселился в ее душу. Мне надо было спасти ее. И сестру родную надо было спасти. Но я не сделал этого. Я нуждался в женщинах, влюблялся в них, но не могу сказать, что эти создания нравились мне.
Хэмиш вздыхает. И умолкает.
— Мне так жаль, — искренне говорит Эльза, поворачивается на бок и обхватывает его мягкими, невидимыми в ночи, по-матерински нежными
— Есть во мне что-то отталкивающее, жалуется Хэмиш. — Потому, наверное, мать никогда не навещала меня, когда я был ребенком. А ведь она до сих пор жива. Прозябает в нужде и бедности, страдает старческой гипотермией, как я слышал. Но мне все равно. Почему я должен заботиться о ней? Что она для меня сделала? Она и не вспоминала о сыне. Почему я должен помнить о ней?
— Но ведь когда-то ты любил ее. Вернись в те далекие годы, и вернутся чувства, иначе ты будешь страдать вечно, — с несвойственной ее возрасту мудростью говорит Эльза.
— Ты, наверное, любишь свою мать, — горько откликается он.
— Да, да!
Конечно, Эльза любит мать. Любит, боится, жалеет, обижается на нее, избегает, рвется к ней. Любит, в общем. В этом спасение.
— Можно послать ей что-нибудь, — неуверенно говорит Хэмиш. Его голова покоится, как голова младенца, в теплых женских руках. — Можно задним числом выкупить ее любовь, если только это кому-нибудь нужно. Не сумеешь ли ты помочь мне немного, Эльза? Я говорю о сиюминутном своем положении.
Горячая большая ладонь Эльзы скользит вниз. Она заводит мужской мотор быстро и умело. Техника подчас важнее страсти. При этом Эльза так утомлена, что внезапно засыпает.
— Я говорил Джемме, что слишком стар, чтобы быть отцом, — сквозь сон слышит она голос Хэмиша, хотя грезит о Викторе, и, не проснувшись толком, сознает, что Хэмиш сверху и что он давно вошел в ее лоно, но Эльза продолжает расслабленно лежать, раскинув ноги, разбросав по подушке руки, как маленький ребенок во сне. Хэмиш, обретая все больше уверенности в себе, покрывает поцелуями ее лицо, шею, плечи. Его глаза и щеки влажны от слез, и Эльза забывает о своих полугрезах, получувствах.
«Хэмиш, — хочет сказать она, помня, что должна говорить что-то. Говорит же она в объятиях Виктора, который, конечно, искуснее и увереннее в любви, но не обладает такой неистовой исступленностью, как Хэмиш. — Давай поиграем по-другому, поинтереснее, позанятнее», — хочет предложить Эльза, но ее мужчина уже за той гранью, когда невозможно сознательное общение, а сама Эльза вдруг понимает, что и ее рассудок подчинен страсти, что опасность забеременеть уже приобретает второстепенное значение, более того, воспринимается как возможная награда, как доказательство благословения Божьего, как священный огонь, который только подогревает пыл плоти и властвует ныне над мужчиной и женщиной, заставляя их стонать в мольбе. И Эльзе нет нужды имитировать оргазм, как это она частенько делает с Виктором. Старый Хэмиш, не любимый, но желанный, со своей больной простатой, со своим понурым, немощным пенисом взорвал фейерверком ее чувственность, и сладострастие полноводным потоком ринулось в благодарный после долгой засухи черный омут вожделения, сосуд, который до поры до времени пустует в каждой женщине, но который каждая получает в день появления на свет от своей матери, та от своей, и так далее — до самого начала начал.
— Я люблю секс, — задумчиво говорит Эльза. Она благодарна Хэмишу за удовольствие. Он уже кончил, покинул ее лоно и лежит рядом потрясенный и удовлетворенный. — Вот в чем моя беда, я люблю секс.
— Это не беда. Какая же это беда.
— Не беда — пока не залетишь, — отвечает Эльза, возвращаясь к реальности. Как, однако, досадно. Виктор неизвестно где. Джемма обманута. Сама Эльза застигнута врасплох. Антикварная лавка ждет ее возвращения. Вот она, реальность.
— Но я полагал, из-за этого все и затевалось, — говорит Хэмиш, но Эльза не слышит. Она уже спит.
Просыпается девушка на мгновение, когда Хэмиш уходит из комнаты. Ей кажется, что у двери она слышит еще чьи-то шаги, она даже думает, не пойти ли посмотреть в коридор, но, конечно, не делает этого, а просто поворачивается на другой бок и крепко засыпает.
Посреди ночи в комнату Виктора пробирается Джемма. Он разбужен непонятным шумом, он зажигает свет и видит перед собой женщину в инвалидной коляске. Это Джемма.
— Пусти меня к себе, — стонет она. — Я замерзла.
На ней тоненький голубой пеньюар; ее волосы светятся и блестят, глаза мигают загадочно, кожа при свете ночника кажется бархатно-юной.
Что остается Виктору?
Он тянется к ней руками, подхватывает ее, и она то ли бросается, то ли падает в его объятия. Виктор снимает с нее голубые покровы, укладывает рядом белое игрушечное тело и натягивает одеяло, оберегая женскую застенчивость и тепло мужской постели.
— Я беспомощна, я в отчаянии, — лепечет Джемма. — Эльза с Хэмишем. Не представляю, как ты можешь спать. Конечно, кого-то не волнуют такие вещи, а кого-то наоборот.
Она накрывает его теплой загорелой рукой свою прохладную белую грудь. На шее у нее старое материно ожерелье. Оно покоится как раз меж холмиков груди. Виктор приподнимается на локте и пристально смотрит на Джемму.
— А я не сделаю тебе больно? — осторожно спрашивает он.
— О, нет! Это, напротив, взбодрит меня, — серьезно уверяет его Джемма. — Доктор рекомендовал как можно больше сексуальных контактов, но я боюсь, нам с Хэмишем трудно следовать этому совету, хотя ему прописано то же «лечение». К тому же для Хэмиша я лишь супруга. Он уважает меня, но хочет порочную женщину.
— Джемма, на мой вкус ты достаточно порочна.
— Так согрей меня, Виктор, изгони дьявола из моей души, оживи мою плоть, возврати меня к жизни!
Вернуть Джемме радость жизни! Научить ее снова ходить! Виктор все-таки сын своих родителей.
Его мать всегда кого-нибудь или что-нибудь спасала — пчел от варенья, мокриц от огня, пауков от воды. Достойной парой был ей супруг, отец Виктора. Он, правда, брал шире и спасал памятники старины от разрушения, национальные традиции от забвения, зубы от парадонтоза. Со временем оба сделали решительный шаг вперед, оставили в покое насекомых, памятники, традиции, зубы и взялись за спасение человечества в лице гибнущей под гнетом фашизма Европы. Планы у стариков были самые серьезные. Где-то по дороге они незаметно для себя потеряли Виктора.