Сестрички
Шрифт:
Джемма вынуждена была скрыть свое богатство в складках шелковой шали, совсем как старая Мэй, которая в холодный день любила кутаться в платок.
Мистер Фокс велел Джемме готовить шампань-коктейли, обращался с ней как с горничной, если вообще замечал.
Эх, мистер Фокс…
Что касается причесок, то кроме Джеммы, у всех женщин волосы ниспадали на плечи шелковыми струями.
Джемма подала коктейли.
Вечеринка протекала на низком — относительно пола — уровне: гости разлеглись по коврам и кушеткам, лениво покуривали травку, перебрасывались
Мужчины, если создания с красивыми порочными лицами были мужчинами, не обратили на Джемму никакого внимания.
Кто она такая, в конце концов? Ни титула, ни богатства, ни греха за душой, ни скандала… Машинистка — и все. Влюбленность в мистера Фокса тут ничего не меняет. Во всяком случае, сегодня вечером. Сегодня любовь просто блюдо среди иных угощений.
Коктейли повторили. Сахарную головку заливали бренди и доверху наполняли шампанским двухсотлетней давности бокалы. Пикантным дополнением служила веточка мяты в каждом бокале. Коктейли живо расходились по дрожащим, холеным, изящным рукам.
Чудной пожилой юноша с седыми тусклыми волосами и красными от контактных линз зрачками распахнул концы шали, в которую завернулась Джемма, глянул на «содержимое», рассмеялся, снова завязал на ней шаль и предложил затянуться травкой.
«Дерзай, — услышала Джемма голос матери, — ну, смелей. Присоединяйся! Или ты хочешь предать меня? Всю жизнь оставаться машинисткой? Я оставила тебе в наследство все, что могла — внешность, женское честолюбие, роскошное тело, которое может служить оружием. Я не успела воспользоваться этим по-настоящему. А ты сумеешь, Джемма. Ну, вперед!»
«Джемма — зашипела совсем рядом старая Мэй. — Не смей! Вспомни, чему я учила тебя: целомудрие, смирение, самоотречение и покорность воле Божьей!»
Джемма перебирала искусственное ожерелье, которое в зеркале у Мэрион казалось вполне подходящим, а здесь стало просто жалким, и молчала. Джемма колебалась.
Престарелый юноша удивленно поднял брови, точнее тонкие нарисованные загогулины, которыми он заменил сбритые брови.
Мистер Фокс покинул вечеринку в компании двух богатых наследниц и светского фотографа.
Джемма чуть не взвыла.
Молодой человек заскучал и исчез.
Джемма возвращалась домой на метро. Да, она возвращалась восвояси, к бабке Мэй. Мать скребла мертвыми руками по стеклу, но тщетно. Всю ночь Джемме пришлось дрожать под французским пуховым одеялом. Этот последний континентальный привет в тонком полосатом пододеяльнике заменил столь привычные шерстяные одеяла. Как известно, пуховым одеялом укрываются все, кто идет в ногу со временем. Они, правда, еще и центральное отопление у себя в домах проводят. Родители Мэрион явно отстали от первого эшелона и ограничились сменой одеял.
Они, кстати, не спали, дожидаясь возвращения Джеммы. Им не терпелось услышать рассказ о жизни богемы. Но Джемма и вздохнуть спокойно не могла, не то что светскими
Мэрион, которую никуда не приглашали, давно уже выпила снотворное и завалилась спать.
— Такая зануда и недотрога наша дочь, — замечает мама Мэрион. — Неудивительно, что у нее нет никакой личной жизни.
— Она выйдет замуж за похоронных дел мастера и опозорит нас, — вздыхает папа Мэрион.
Когда, наконец, Джемма оказалась в остывшей постели, когда съежилась под слоем пуха, пришли слезы. Она плакала от боли и унижения так, что завозилась во сне Мэрион и тоже поплакала, будто за компанию.
Мистер Фокс дней десять блистал своим отсутствием. Соответственно, не возникало разговоров о поездке в Танжер. А груди Джеммы продолжали ждать. Они лезли вперед, вверх, в стороны, стремясь натолкнуться на чьи-нибудь пальцы. Джемма могла поклясться, что грудь ее увеличилась в объеме сантиметров на пять и даже начала жить своей, отдельной жизнью. Грудь бездумно стремилась отдаться всему человечеству, невзирая на возражения хозяйки, которая отчаянно боролась с беспределом, заматывая свои прелести эластичными повязками, которые старая бабушка Мэрион наворачивала на коленки, и надевая на работу подвенечное платье тетки Мэрион, которая выходила замуж аж в 1928 году.
Мистер Ферст, злодей-сестроубийца, впервые увидев Джемму в таком виде, поднял брови и презрительно ухмыльнулся, после чего плотно закрылся у себя в комнате. Дела фирмы шли вяло. Кроме чистки птичьих клеток работы никакой не было.
В субботу Джемма получила свое недельное жалованье. Мисс Хилари была немного смущена. Наверное, ее тяготило, что она половину заработанного Джеммой берет в качестве комиссионных.
— Вам, юным девицам, хорошо, — как бы в оправдание сказала она. — У вас вся жизнь впереди. А у меня все в прошлом.
В воскресенье семейство Мэрион пригласило Джемму в ботанический сад. Однако самым большим впечатлением был пророкотавший над головами авиалайнер. Он шел на посадку в Хитроу. А азалии уже отцвели.
Воскресным вечером Джемма написала письмо бабке Мэй в дом престарелых, где сообщала, что она, Джемма, из родных мест уехала и начала новую жизнь в Лондоне.
Письмо она так и не отправила. Спустя несколько лет матушка Мэрион нашла его запихнутым в щель между диванными подушками, которые она собралась менять на полистироловые. Тогда никто еще не знал, что они не отвечают требованиям противопожарной безопасности.
А Джемма, не получив от старухи ответа, обиделась и рассердилась.
Ожерелье свое она бросила в помойное ведро, откуда его вовремя извлекла мама Мэрион. Она помыла его и хотела положить в ящик дочкиного комода, где та держала свои «сокровища», но открыть его не смогла.
— Надо же, заклинило! — сказала она. — Придется отцу посмотреть, в чем здесь дело. И вонь какая-то. Что она там держит, дрянная девчонка?
В один прекрасный день Джемма обнаружила возле себя мистера Фокса. Он, грациозно крутанувшись, внезапно куснул ее за белую шейку.