Севастополь в огне. Корабль и крест
Шрифт:
«Таиф» круто развернулся от берега и взял курс в открытое море. Черный угольный дым из его трубы кошачьим хвостом тянулся по ослепительно-синему небу.
Слейтер предупредительно открыл перед Ньюкомбом дверь и галантно пропустил его перед собой. Ньюкомб прошел по прямой к столу, достал из-под плаща какой-то продолговатый предмет и бросил его на стол. Это был стилет с инкрустированной рукояткой и трехгранным клинком отличной работы.
Ньюкомб обернулся, торжествующе посмотрел в глаза Слейтеру и спросил:
– Вы когда-нибудь видели
Обстановка в доме Били была проста, но каждую вещь, находящуюся здесь, можно было долго рассматривать. У стены стояла массивная кровать с резной спинкой, над ней красовался дорогой турецкий ковер. Оружие, развешенное на нем, вызвало бы завистливое внимание самого тонкого знатока. Любой кинжал, шашка или пистолет, не говоря уже о винтовках, были редкой, первоклассной работы.
Чрезвычайная простота отделки этого оружия только подчеркивала его боевые качества. Здесь не было ничего избыточного, каждый грамм лишнего веса был удален. Великолепная серая сталь клинков и стволов словно дымилась на фоне синих и красных цветов ковра. Конская сбруя, плети, бурки и башлыки на стенах были, как и оружие, самой лучшей работы.
Низкий стол сегодня был застелен белой скатертью, а на широких черных скамьях лежали шитые подушки. В красном углу на почетном месте сияла икона великомученика Евстафия Плакиды в дорогом окладе. Святой покровитель пластунов замер перед оленем, вышедшим к нему из леса, между рогами которого пылал в лучах закатного солнца Христос, распятый на кресте.
Далеко не в каждом станичном доме можно было увидеть большой шкаф красного дерева с книгами по медицине, военному делу, журналами по разным отраслям знания, в том числе и на французском языке. На его верхней полке стояли небольшой телескоп и астролябия.
На скамье сидел Яков. Одна штанина у него была закатана, нога покоилась в медном тазу с теплой водой. На коленях перед Яковом стояла казачка лет тридцати с небольшим. Ее жгучая, яркая красота была разлита не только в синих глазах, точеных чертах лица, очертаниях шеи и плеч, но и в каждом движении ее руки, которая сейчас губкой промывала глубокую ссадину на ноге парня, в черной косе, опустившейся на пол и казавшейся еще темнее на фоне белой кожи. Это была Ольга, мать Якова и жена Били.
Низкая дверь хлопнула, и в горницу тяжело ступил хозяин дома. Ольга при его появлении бросила губку в таз и поднялась на ноги.
Биля молча смотрел на сына, словно ожидал от него ответа. Яков достал из поясной сумки что-то продолговатое, замотанное в платок, пропитанный кровью, кинул на скамью и развернул. На тряпке лежал отрезанный большой палец с широким медным кольцом, вросшим в него.
Ольга бросила взгляд на платок и сразу отвернула голову.
– Мать, выйди, – спокойно сказал Биля.
Ольга молча забрала таз с кровавой водой и пошла к двери. На пороге она попробовала задержаться, но муж одним взглядом повторил свое требование. Жена толкнула спиной дверь и вышла в сени. Створка снова стукнула.
Отец и сын остались в горнице вдвоем. Биля подошел к стене и снял с нее тяжелую плеть, рукоятка которой была окована серебром.
– Батя, за что? – спросил Яков.
– Неужто не знаешь? Кутерьму какую поднял на весь курень! Рано тебе пластуном-то зваться!
Яков опустил глаза, сбросил со скамейки платок с отрезанным пальцем и лег на нее. С его ноги закапала на глинобитный пол розовая вода.
– Не гордись, сын, не ходи днем, знай пластунскую погоду! – проговорил Биля, дважды сильно ударил Якова плетью и повесил ее на место. – Ладно, будет с тебя.
Ольга облегченно вздохнула и сдвинулась со своего наблюдательного пункта, расположенного за дверью. Она сделала это совершенно бесшумно, но Биля все понял. Нет, он даже не улыбнулся. Просто что-то изменилось на секунду в его серых глазах, словно порыв ветра пробежал по глубокой воде озера и сразу стих.
Яков приподнялся, сел на скамью и едва заметно поморщился от боли.
– Запомни, лисий хвост – волчья пасть. Не видели, как пришел, не чуяли, как ушел. Дай ногу посмотрю, – сказал Биля и, как только что Ольга, опустился перед сыном на колени.
Мать увидела, что гроза миновала, вошла в хату и остановилась на своем обычном месте, рядом с печью.
Биля умелым движением пальцев прошел по ноге до колена. Яков снова поморщился.
– Здесь? – спросил отец.
Парень согласно кивнул.
– Сегодня мазь сделаю. Травки у меня собраны. В две недели здоров будешь, – сказала женщина, кивнула на отрезанный палец, лежащий на глинобитном полу, и добавила: – Дрянь-то эту выкинули бы со двора!
– Выкинем. Дед его головы по четырнадцатому году из-за Кубани-то носил. А он только вот… – Биля обернулся к Якову и распорядился: – Кольцо взводное прибереги.
На небольшой деревянной подставке, воткнутой в недавно оттаявшую землю, белело куриное яйцо. Над станицей гудел благовест. На всем скаку шагах в десяти от подставки пронесся на кауром жеребце Вернигора с пистолетом в руке. Он выстрелил, и яйцо разлетелось, окрасило желтым и белым черную проталину.
Из церкви выходили толпой нарядные казаки и казачки, среди них и Биля с Ольгой.
На станичной площади тем временем летали на дорогих конях молодые казаки. Первым среди них был Яков.
Вдруг из толпы выступила зеленоглазая румяная девушка с русыми косами и кинула перед ним сильной рукой серебряный рубль.
Яков поднял серого коня на дыбы, гикнул, заложил круг в сторону от упавшей монеты и понесся к ней на глазах у всей станицы. На всем скаку он упал в седле на сторону, подхватил с земли серебро, подбросил его в воздух, тут же выхватил пистолет и выстрелил. Монета взвизгнула и как бабочка порхнула в сторону.