Севастополь в огне. Корабль и крест
Шрифт:
Али змеей быстро уползал в камыши. Через прореху в его одежде, пробитую на плече, была видна тончайшей работы кольчуга, которую заливала кровь.
На поле боя теперь оставались только несколько тяжело раненных черкесов.
Пластуны освободили Якова, но опереться на зажатую ногу он не мог, резкая боль пронзала лодыжку и колено.
– Батя, нога!
Из кустов с противоположной стороны поляны появился Чиж, мокрый до нитки.
Это обстоятельство, видимо, нисколько не портило ему настроения, потому что он сразу же довольно весело прокричал:
– Ахти мне, не успел!
– Федя, где купался? – совершенно спокойно спросил его Кравченко.
– Долго рассказывать, Николай Степанович!
– Они с Яшкой вместе бежали. Я их с дерева видел, – тихо сказал Вернигора Биле, который своей могучей рукой поддерживал Якова.
– Сиди пока, – бросил отец сыну.
Тем временем Чиж быстро, но осторожно двигался по полю боя. Раны у черкесов были тяжелые, но лекари горцев в то время умели больше, чем медики так называемых просвещенных стран. Кавказ не знал ампутаций, гнойных заражений и много чего другого, приводящего к ужасающей смертности в европейских больницах. Однако сейчас раненые лежали на земле своего врага, и надежды для них было мало.
Рядом с одним из этих черкесов Чиж наметанным взглядом заметил отличную шашку, которую не успели забрать люди Али. Завидев Чижа, раненый черкес из последних сил приподнялся на локте и разбил клинок шашки о ствол своей винтовки, лежащей тут же, рядом.
Он попытался было разбить у нее приклад, но этого Чиж уже не допустил, перехватил руку черкеса и грозно сказал:
– Не порть!
В это время к пластунам галопом подошел конный отряд.
Один из головных казаков спешился, шагнул к Биле и спросил:
– Григорий Яковлевич, вы все целы?
– Да, трошки порезались только.
– Сила этот револьвер. Без него они нас разутюжили бы! – спокойно проговорил Кравченко, вытирая со лба кровь.
К ним подошел Чиж, обвешанный трофеями.
– А я смотрю, Федя, ты, как и всегда, при деле, – с легкой насмешкой сказал ему Биля.
– Потом сами мне спасибо скажете! – заявил Чиж. – Вот я припоздал малость, и один чертов сын успел настоящую гурду расколотить! – Он горестно вздохнул и показал Биле рукоятку шашки со знаменитым клеймом на осколке клинка.
– Раненых черкесов заберите на пикет, – приказал Биля.
2
Паровой фрегат «Таиф» стоял на якоре недалеко от кавказского берега Черного моря, в пятнадцати милях к востоку от Геленджикского укрепления Черноморской береговой линии.
Кроме рулевого матроса и капитана, на мостике «Таифа» находился боцман, похожий на циркуль, в просторечии именуемый козьей ножкой и воткнутый в чертежный стол. Природа одарила Джекилла удивительной, почти идеальной кривизной нижних конечностей.
Однако самым интересным человеком из тех, кто собрался сегодня на мостике «Таифа», был четвертый из них. Если кого поначалу и могла ввести в заблуждение сутана протестантского пастора, то при внимательном рассмотрении становилось ясно, что это человек серьезный и начисто лишенный сантиментов. Глубоко посаженные глаза, лысый череп и морщинистая шея делали его похожим на большую ящерицу. Но у этой твари был весьма энергичный и жесткий взгляд, не суливший ничего хорошего ее врагам.
Его звали Уинстон Слейтер. Наверное, стоит сказать, что он был не просто человеком своего времени, но и опережал его. Слейтер являлся военным советником, причем весьма квалифицированным. До того как на его сутулой фигуре появилась протестантская ряса, он служил наемником в армиях многих мелких европейских государств, самых неразборчивых на средства подавления внутреннего инакомыслия.
Одновременно этот человек был крупным коммерсантом. В этом качестве он был совершенно беспощаден. Вексель с надежной передаточной надписью в системе ценностей Слейтера многократно перевешивал любую человеческую жизнь, будь то женщина или ребенок, особенно если последним не повезло с цветом кожи. Впрочем, и самым чистокровным аристократам не приходилось ожидать от Слейтера милости, особенно если они покушались хотя бы на один шиллинг из тех, что имелись в его кармане.
Уинстон Слейтер был настолько темного происхождения, насколько оно вообще может быть таковым. Но его солидный капитал давно заткнул рты тем правдоискателям, которые пытались вслух вспоминать о том, что его мать была простой портовой шлюхой.
Слейтер был жесток, смел, расчетлив, приближался к пятидесяти годам и все чаще подумывал о женитьбе. Идея покоя, семейного уюта с некоторых пор получила для него особую привлекательность, в детали которой Слейтер в силу своего беспокойного характера пока еще не успел хорошенько вникнуть.
В руках у Слейтера была подзорная труба, но и без нее он сразу же увидел одинокого всадника, который показался среди сосен, торчащих на склоне горы, прямо напротив «Таифа».
Однако Слейтер все-таки вскинул подзорную трубу и, не отрывая ее от правого глаза, коротко бросил:
– Капитан, к нам мистер Ньюкомб собственной персоной!
Всадник тем временем выехал на галечный пляж и остановился.
«Таиф» подошел к берегу ровно настолько, насколько позволяла его небольшая осадка. Ньюкомб сам провел своего коня, беспокойно перебирающего ногами, по мосткам, сброшенным прямо в море, и тут же властно бросил поводья в лицо моряка, подбежавшего к нему.
Мостки были убраны, якорная цепь натянулась как струна, тут же ослабла и стала уходить в клюз под гудение мощной лебедки. Якорь показался из воды, и в то же самое мгновение из трубы «Таифа» повалил черный угольный дым.
Генри Ньюкомб на длинных ногах уже поднимался через ступеньку к капитанскому мостику. Он поприветствовал всех энергичным кивком, повернулся в сторону Слейтера и уперся в него прямым холодным взглядом.
– Мистер Ньюкомб, мы рады вас видеть здравым и невредимым после вашего очередного путешествия к дикарям. Надеюсь, что хотя бы на этот раз вам сопутствовала удача, – размеренно проговорил тот.
Зрачки Ньюкомба, похожие на голубые льдинки, светились задумчивым торжеством.
– Приветствую вас, джентльмены! Мистер Слейтер, мы могли бы немедленно поговорить наедине? – спросил он.