Северная звезда
Шрифт:
Одинцова знала, что Джозеф планирует задержаться в Доусоне на несколько недель после того, как река вскроется, чтобы привести в порядок свои дела на Аляске перед отплытием в Сан-Франциско. А как только они вернутся домой…
И она с удивлением обнаружила, что, тоже думая о поездке с Джозефом в Америку, мысленно произносила «домой».
Временами на смену ее мрачному настроению приходила уверенность в том, что, в конце концов, все обойдется и закончится благополучно.
…Спустя неделю после выздоровления Мария вместе с любовником отправилась в магазин покупать себе одежду (Джозеф настаивал на том, чтобы она была одета модно, как подобает настоящей леди). Проходя мимо конторки управляющего, купеческая дочь мило улыбнулась ему, в результате чего маленький толстый управляющий раскрыл рот и посадил огромную кляксу на лист гроссбуха. И она рассмеялась.
За долгие недели своего то ли брака, то ли плена девушка помимо своей воли лучше узнала Джозефа. Вернее, она пришла к выводу, что никогда не сможет по-настоящему узнать его. Он был исключительно скрытным человеком, никогда не делился своими чувствами и переживаниям. Ни детских, ни каких-либо еще воспоминаний она никогда от мистера Смита, упорно желавшего сделать её миссис Смит, не слышала.
Но как-то поздно ночью Джозеф вернулся из местного кабака «Золотой павлин» сильно пьяным. Мария Михайловна услышала щелчок замка и поняла, что осталась со своим гражданским мужем наедине. Джозеф, не обращая на неё внимания, стягивал с себя тяжелые ботинки и со стуком ронял их на пол.
– А знаешь? – вдруг бросил он в пространство. – Я даже не знаю, что случилось с моей мамой. Её убили или просто она замерзла, напившись… Она умерла на свалке, сама или… Но, скорее всего, её убили. Убили… – повторил Смит. – Мою маму… Наверное, это было счастьем для неё после всего… А тело просто оттащили на свалку, словно она была не человеком, а дохлой козой… Её труп сожрали бродячие собаки, обглодали до костей. Мне было тогда шесть лет, и в доме уже три дня не было ни куска хлеба. А потом пришли крысы. Ты когда-нибудь видела настоящих крыс? Хорошие большие крысы, – страшно усмехнулся Джозеф. – Любую кошку задавят, если найдется такая глупая кошка, что с ними свяжется. В трущобах Нью-Йорка или Атланты такие съедают младенца за час. Они пришли сожрать меня, а я прятался от них, забравшись на стол, а они сидели вокруг и ждали…
Он громко икнул, и Мария поняла, что его сейчас стошнит.
– Я… я не мог отогнать их. Кричал и кидался в них чем ни попадя, но они так и не ушли.
Джозефа жестоко вырвало. Потом он лег на спину и закрыл глаза. Одинцова подумала, что он заснул, но через несколько секунд раздался еле слышный стон и бормотание.
Он рассказывал…
Рассказывал про свое детство в шахтерском поселке. Про то, как нанятые хозяевами бандиты убили отца во время забастовки, как сестра, чтобы не умереть с голоду, пошла на улицу и сгинула неведомо как и где… Как надорвалась на работе мать, медленно угасая, как они жили в убогой хижине и спали на соломенном матрасе за печкой, перед которой было развешано тряпье, отделяющее темный закуток от остального жилища. И как лишь на третий день, когда он уже сходил с ума от голода и жажды, пришли люди…
Рассказывал о голодном и холодном приютском детстве, когда учитель бил за плохо выученный урок, а повар воровал, казалось, даже воду, в которой варили яйца. Рассказывал про шайку воров, куда попал после побега из этой тюрьмы для сирот. Её атаман, Рэдж Полосатик, бил их, голодных мальчишек, если вечером они не приносили назначенной доли. Как спал на тротуарах и таскал пареные отруби у свиней, чтобы не сдохнуть с голоду.
Как подросший, вместе с такими же бродягами, решил жить честно и сколотил артель грузчиков и как оказался в тюрьме по обвинению в краже груза, которого и в глаза не видел.
О девушке, которую полюбил всем сердцем и которая сбежала от него с дрессировщиком бродячего цирка.
– Мэри, девочка моя, ну скажи, ну как мне это забыть? – всхлипывал Джозеф, тычась заплаканным лицом ей в ладони.
Наконец он провалился в глубокий, беспокойный сон, а молодая женщина сидела около него, потрясенная до глубины души, и долго не могла прийти в себя от ужаса. Сколько ему пришлось выстрадать! Как же ему удалось пройти такой невероятно трудный жизненный путь и превратиться из сына спившейся вдовы в дельца и богача. В таком случае какой необыкновенной силой воли и целеустремленностью он обладает!
Может статься, не так уж и плохо ей будет с ним? Возможно, она когда-нибудь сможет его по-настоящему полюбить…
Жизнь кончена, если подумать. Муж погиб, любимый человек если и жив, то, скорее всего, пропал навсегда. Возвращаться домой в Россию, чтобы светские сплетни смаковали её мифические похождения в аляскинских кабаках и борделях? Судиться за наследство с ненавистным женихом, а Арбенин еще чего доброго объявит её сумасшедшей из-за её бегства? И суд вполне может ему поверить.
Не лучше ль и в самом деле глупой девчонке Марии Вороновой-Одинцовой исчезнуть? Вон Николай стал же американцем… Николай… Ник… Коленька…
Дни шли. Наступила зима, вторая её зима на Аляске. В одиночестве она отметила православное Рождество, и в компании любовника, его друзей и соседей встретила Новый год. Первый год нового столетия. Это знаменательное обстоятельство не произвело на неё особого впечатления, хотя она со всеми вместе умеренно повеселилась, под выстрелы в полыхающее полярным сиянием холодное небо и хлопки пробок стодолларового шампанского. И вместе со всеми поднимала кружки под залихватский тост: «Ну, чтобы нам так же встретить следующий век!»
В феврале Смит принес ей письмо. Из самого Петербурга от тети Христины.
Мария с нетерпением развернула письмо и стала жадно вчитываться в аккуратный мелкий почерк тети Христины.
«…Дорогая племянница! Сообщаю тебе, что у нас все хорошо. Я выхожу замуж за человека по имени Фома Ильич Топляков. Он биржевой маклер, имеет двух сыновей-подростков и дочку одиннадцати лет. Я собираюсь переехать к нему, уже укладываю вещи. Разумеется, я буду следить за домом до твоего возвращения. К тому же здесь остаются Глаша и Перфильевна. Марта тоже выходит замуж за достойного человека, бывшего кондуктора флота, ныне механика в Кронштадтском порту. Без тебя дом кажется пустым и заброшенным, и я с радостью переберусь туда, где меня будут окружать дети… Надеюсь, и ты, и Дмитрий вернетесь с этой ужасной Аляски как можно быстрее. Береги себя… Я так давно не получала от тебя вестей. Верю, что у вас с Дмитрием все хорошо, что вы оба здоровы и счастливы. Возвращайтесь, я буду рада видеть ваших малышей, да и не дело тебе таскаться по всяким полярным льдам. Посылаю тебе еще денег, мало ли что. Когда вы собираетесь возвращаться? Чаю, теперь уже скоро. Очень люблю тебя и скучаю. Твоя тетя Христина, теперь уже отныне Топлякова».
Глаза Маши наполнились слезами. Если бы только тетя Христина знала, как она несчастна!
Той же ночью, проснувшись, услышала разговор с одним из деловых партнеров, а может, и приятелей Джозефа.
…– То-то и есть, слишком хорошенькая, – басил незнакомец. – Слишком хорошенькая, чтобы быть иной, чем она есть. Эта страна кого хочешь испортит. На этой гребаной Аляске и святая рано или поздно станет шлюхой.
Смит сердито заворчал:
– Мэри не какая-нибудь шалая бабенка. Сразу видно, порядочная. И очень страдала, но не пошла по кривой дорожке. Да, в конце концов, шлюха, не шлюха… Кто знает, может быть, так оно и есть. Но эта не такая. Что-то в ней не то, а что именно, не знаю. Наконец, мало ли миллионерш из кафешантанных певичек и актрисок?