Северные новеллы
Шрифт:
Первый же выстрел оказался роковым для зверя. Острая пуля пробила*спинной хребет и парализовала задние ноги.
Мимо вихрем промчались бараны. Стадо возглавил один из «заместителей».
Толсторог пополз на передних ногах, волоча за собою омертвелые задние. Ми-4 снизился до предела. Вертолетчики не рискнули сесть на сыпучей мелкокаменистой осыпи, боялись завалиться набок. Люди спрыгнули на землю, побежали к раненому снежному барану. Тот полз с черепашьей скоростью, раздирая брюхо об острые камни.
Главный геофизик вскинул карабин, прицелился.
— Не м-могу...— дрогнувшим голосом произнес он и опустил оружие.
— Чего-чего, а сопли мы умеем распускать. Баба худая! — сердито буркнул начальник экспедиции и дважды выстрелил из своего персонального ТТ в крутолобую голову Толсторога.
Угнетенное состояние главного геофизика, вызванное убийством беззащитного, миролюбивого животного, длилось, однако, недолго. А когда в центральном лагере из бараньей грудинки сделали вкуснейший шашлык и от головы отделили тяжелые витые рога, оно вообще исчезло, улетучилось.
Начальник экспедиции поднял рога и приставил их к толстому стволу лиственницы.
— Ну как? — спросил он товарища, жуя шашлык.
— Отлично! — ответил главный геофизик.
— Их ты повесишь в гостиной. А рожки самочки — в служебном кабинете. Чтоб сослуживцы от зависти позеленели!
Клева не было — менялась погода. Недаром ночью ныли и трещали мои колени. Лет пять назад на Камчатке разбойный весенний паводок залил мою палатку, в которой я заночевал, находясь в двухдневном маршруте. Помнится, я отмахал тайгою километров сорок и, на свою беду, спал мертвым сном. Проснулся, когда ледяная вода аж в рот залилась. ОРЗ не было — Крайний Север за два десятка полевых сезонов навсегда излечил от этого недуга,— но вот ноги я не уберег. С тех пор нытьем и трещанием коленных суставов — как северный ворон, этот общепризнанный живой барометр, своим картавым криком — я безошибочно предсказываю перемену погоды за десять—двенадцать часов. Геологи советуют мне поступить в штат Всесоюзного бюро прогнозов, чтобы наконец наладить там работу.
С Северного полюса по дрейфующим льдам, не встречая преград на пути, налетел ледяной ветер; я смотал самодур — леску с грузом на конце и нанизанными на нее разнокалиберными крючками с красными плексигласовыми шариками вместо наживки. Ветер ударил в скалы арктического острова, сбил с птичьего базара тучи пернатых. Поднялся невообразимый галдеж. Байдара, в которой я рыбачил возле льдин, закачалась. Свирепый ветер ожег лишь кисти рук да лицо. Все остальное было надежно укрыто непродуваемым и непромокаемым легким водолазным костюмом, превосходной одеждой для рыбалки в Северном Ледовитом океане. Похоже, к вечеру пойдет снег. Такое здесь частенько случается в июле.
Я уже собрался сняться с якоря и завести мотор, но, глянув на моржей, сел на корму и решил не торопиться к берегу. Казалось бы, мы, буровики, безвылазно проработавшие на острове полтора года, должны привыкнуть к этим морским зверям, как, например, лесники привыкают к постоянному соседству лосей. Но нет! Выдастся свободная минутка — идут мужики к полосе чистой воды, отделяющей дрейфующие льды от острова, как мальчишки, нетерпеливо выхватывая друг у друга бинокль. Или садятся в байдары, чтобы вблизи посмотреть на диковинных животных.
Моржи были везде, куда ни глянь: в воде, на льдинах, на скалистом клочке суши размером с теннисный корт возле самой кромки дрейфующих льдов. Буровики пробовали сосчитать, сколько же их на самом деле, и не смогли; думаю, четыре-пять сотен, не меньше.
Иногда раздавался громкий, душераздирающий вопль — это зверь слишком долго пролежал на солнце, сильно обгорел и, проголодавшись, свалился в ледяной океан на кормежку.
Скалистый «корт» — излюбленное место отдыха гигантов, кажется, там. и яблоку упасть негде. Лежат они прижавшись, положив клыки на бока соседей. Но, несмотря на тесноту, моржи то и дело выбираются на крошечный островок.
Вот из океана вылез здоровенный самец; в нем тонны полторы и метра четыре в длину. Наглый, уверенный в победной своей силе, он тяжелым вездеходом полез по спящим животным в поисках места для отдыха; не отыщет, так столкнет в воду слабого, будьте уверены. Крайний зверь, по которому он начал путешествие, разумеется, проснулся. Не поняв спросонья, кто его придавил, он всадил клыки в бок соседа; тот взревел и незамедлительно вонзил клыки в своего соседа; третий проделал то же самое. Наглый самец уж давно нашел себе место, задремал, а волнение на залежке не прекращалось, пока клыки не вонзили в моржа, лежавшего с противоположной стороны острова; впрочем, этот крайний зверь мог ответить действительному обидчику, и тогда удары посыпались бы в обратном направлении. Кое-кто пускал в ход не клыки, а бил мнимого забияку ластой по морде.
А вот и Варвара Терентьевна, незамедлительно подплывающая к моей байдаре, едва я отталкиваюсь веслом от берега. Судя по размерам, это взрослая самка (возможно, молодой самец, не в этом суть). Моржи вообще чрезвычайно любопытны, но сия дама, уверен, ко мне явно неравнодушна. Час, два ли часа сижу я, дергая самодур, а Варвара Терентьевна («Любопытной Варваре нос оторвали», отчество я взял с потолка) торчит в десяти метрах от байдары, высунув из воды морду и часть округлой спины. Буровики советуют признаться ей, что у меня на материке жена и двое детей, тогда, мол, она отстанет. Я не решаюсь: а вдруг не отстанет, напротив, разволнуется? Захочет обнять на прощание? Положит на борт клыки да перевернет байдару! Любопытства ради моржи проделывают такие штучки с рыбаками. Нет уж, пусть остается в неведении. Правда, у меня есть шанс врубить «Вихрь» и спастись бегством. А вдруг мотор забарахлит?
Ну а если серьезно, я не могу отделаться от мысли, что моржи послали Варвару Терентьевну наблюдать за мною, возможно, даже изучать меня. Ведь это только нам, людям, кажется, что царь природы — человек. Мы и мысли не допускаем, что лоси, белые медведи, моржи или северные вороны думают о себе то же самое...
Правда, красотою Варвара Терентьевна не блещет. Прически никакой — лысина; из верхней губы торчат усы, смахивающие на пустые стержни от шариковой авторучки; глаза широко поставлены и навыкате, рачьи, вращающиеся, как на шарнирах.
За Варварой Терентьевной плавали две моржихи со своими недавно рожденными чадами. Один был совсем маленький, с густым серебристым мехом, чуть больше метра длиной и весом с центнер; другой покрупнее, уже сменивший серебристую шубку на жесткую бурую.
Детеныши бестолково били ластами по воде, пронзительно лаяли, коротко разогнавшись, торпедировали своих родительниц. Они просили покатать их. И вот моржиха, у которой был серебристый малыш, наконец обхватила ненаглядное чадо передними ластами, прижимая к груди, как младенца, заходила кругами. Детенышу, однако, вскоре надоело кататься просто так, и он решил совместить приятное с полезным. Рывком перевернулся вверх ногами, то бишь ластами, и принялся под водою сосать мать; обычно он занимается этим делом на суше или на льдине. Глядя на соседку, и другая моржиха решила покатать своего малыша, но только другим способом. Бурый отпрыск ловко залез, оседлал загривок родительницы, крепко обхватил его передними ластами, и самка поплыла, набирая скорость. Мордаха бурого довольная, прямо-таки счастливая.