Северные новеллы
Шрифт:
Сэр Хохлюшкин был угрюм. Он сушил над пламенем свои красные, до колен, футбольные трусы. Что-то совсем мальчишеское было сейчас в его облике, особенно в выпирающих лопатках, ключицах, тонкой, посиневшей от холода, как у ощипанного петушка, шее.
— Узнают — не плавать мне больше, спишут на берег на вечные времена. Как пить дать...— не нам, а самому себе дрожащим голосом сказал он; казалось, наш капитан вот-вот разревется.
Я почувствовал к нему чуть ли не отцовскую нежность. Начал было:
— Ну что ты, Серя...
— Какой я вам Серя! — разом изменившись в лице, перебил Сэр Хохлюшкин.
— Александр — Саша, Григорий — Гриша, а как же Серафима назвать? Серя, по-моему... Ну, неважно. Так вот что, Серя. Катер не пострадал? Не пострадал. Пассажиры? Тоже. Кроме нас, были свидетели происшествия? Не было. А мы — рот на замок. Считай, что все шито-крыто. Парни, правильно я рассудил?
Буровики поддержали:
— Верно, верно...
— Это ты хорошо надумал.
— Со всяким может случиться. Парнишка работящий, старательный, в дело свое влюблен. Зачем ему жизнь поганить?
Я заметил, как блеснули радостью глаза нашего капитана.
— Только вы ни-ни. А то кто трепанет — молва живо до поселка долетит. В Сибири, как в деревне, ничего не утаить.
— Слово, капитан. Могила,— заверил я.
— Тогда я в камбузе приберу, да и себя в порядок приведу. Утюжок в каюте имеется, я мужик запасливый...
Вскоре «Ярославец» полным ходом шел в поселок. Сэр Хохлюшкин стоял за штурвалом в тщательно отутюженной форме, в просушенных и начищенных штиблетах. Буровики дремали на палубе; спасаясь от мошки, они накрыли головы брезентовыми куртками.
Я прошел к борту. Здесь тянул ветерок, разгонял летучих тварей.
— А ну от борта! — тотчас раздалась команда.— Спишу на берег! Как пить дать!
Я посмотрел на рубку. Сэр Хохлюшкин просунул голову в открытое окно и строго смотрел на меня. Наши взгляды встретились. Он потеплел глазами и добавил мягче:
— Отец, ну что тебе не сидится? Кувырнешься — мне отвечать. Ей-богу, как маленький...
— Понял, понял, Серя,— ответил я и прошел к буровикам.
Н ет, это была не обычная драка самцов во время осеннего гона. Такие драки походили на турнирные состязания в быстроте реакции, силе, выносливости и заканчивались позорным бегством слабого противника. Это была жестокая, кровавая битва за власть, битва не на жизнь, а на смерть.
Дело в том, что в каждом стаде камчатских снежных баранов, или толсторогов, или чубуков, как их еще называют, помимо вожака, есть два-три «заместителя». «Заместители», матерые, опытные самцы, охраняют стадо во время кормежки, зорко следят за окрестностями и в случае малейшей опасности подают сигнал тревоги. Так вот, один из «заместителей» с недавнего времени вдруг вообразил себя вожаком. Все чаще и чаще во время движения стада он обгонял законного вожака и даже норовил ударить его рогами. Он обнаглел до того, что однажды оттеснил его от самки, за которой тот ухаживал. Бараны — молодняк и самки — в растерянности поглядывали на соперников: кто же в действительности их защитник и повелитель? И тогда Толсторог, законный вожак, оберегая честь и звание, решил биться с противником. Правым окажется тот, кто останется в живых.
Толсторог был крупным, красивым зверем с густой дымчато-серой шерстью, белой звездой на лбу и резкой ярко-желтой полосой на брюхе и крупе; на холке короткая гривка; на тяжелых, круто закрученных рогах семь ребристых колец — значит, семь лет прожил он на свете. Это зрелая молодость, лучшие, здоровые годы.
Противник не уступал вожаку ни ростом, ни шириной мускулистой груди, ни мощной тяжестью рогов; судя по восьми кольцам, был на год старше Толсторога.
Стадо поднялось на вершину хребта. Звери шли друг за другом, гуськом, и ступали след в след. Эту премудрость снежные бараны впитывают с материнским молоком: вожак лучше знает, где идти на опасной тропе, порою стоит отступить от его следа на ничтожный сантиметр — и поплатишься жизнью. Толсторог остановился; послушные ему, замерли бараны. Слева — пологий спуск в долину, справа — пропасть; спуск и пропасть разделяла небольшая наклонная площадка с мелкокаменистой осыпью. Толсторог и «заместитель», претендовавший на роль вожака, отделились от стада, заходили медленными кругами по этой площадке. Вся хитрость заключалась в том, чтобы внезапной атакой, неожиданным ударом рогов сбросить противника в пропасть.
Первым с наклонной плоскости бросился в атаку Толсторог. Но «заместитель», зорко следивший за ним, успел принять оборонительную стойку, крепко уперся слегка расставленными задними ногами в мелкие камни и пригнул голову. Удар! Звук столкнувшихся рогов забился о скалы, полетел в ущелье. Задние ноги «заместителя» по ляжки зарылись в осыпь. Они очень сильные, задние ноги снежных баранов, позволяют зверям ловко взбегать почти на вертикальные скалы, упираясь копытцами в малейшие выступы.
Бараны разошлись и снова заходили кругами. Улучив момент, в атаку ринулся «заместитель». Толсторог мгновенно принял оборонительную позу и выдержал страшный удар. Стадо полукольцом сгрудилось возле площадки, звери напряженно следили за битвой.
Поединок мог продолжаться бесконечно, и только оплошность одного из бойцов привела бы к поражению, потому что силы противников были равны. Если бы не один, казалось бы, незначительный изъян «заместителя»... Два года назад его настигла браконьерская пуля. Ранение оказалось вроде бы легким: свинцовая смерть насквозь прошила ляжку задней правой ноги, не задев кость. Но временами от сильной усталости раненая нога начинала болеть нестерпимой болью. Правда, стоило барану недолго полежать, отдохнуть, расслабить мышцы, как боль успокаивалась. Пуля, верно, задела нерв. И сейчас после четвертой атаки вожака, мощных ударов его рогов, когда задние ноги «заместителя» по ляжки зарылись в грунт и напряглись до предела, произошло то же самое. Баран не мог больше сопротивляться. И пятый удар оказался роковым. Зверь кубарем покатился к пропасти. На каменистой кромке, разделявшей жизнь и смерть, бытие и небытие, «заместитель» затормозил ногами. Вожак тотчас настиг противника, поддел рогами, и тот с жалобным криком полетел вниз. На середине отвесной скалы он ударился туловищем о выступ. Крик оборвался. Потом послышался всплеск: на днище протекал ручей.
...Стадо паслось на высоте, в седловинке. Пища была скудная. Бараны раскидывали снег и поедали насквозь промерзшие лишайники, кору карликовых ив. Вожак и два «заместителя» тоже кормились, однако не забывали время от времени оглядывать окрестности, чутко прислушиваться. Острому зрению, отменному слуху снежных баранов позавидует любой зверь. Что мешало стаду спуститься в долину, где под снегом было вдоволь и грибов, и голубики, и мхов? Там была тайга. Бараны боятся леса. Деревья мешают разглядеть притаившегося хищника, скрадывают звуки. В тайге надо полагаться на обоняние, а нюх у баранов неважный.
Не каждый зверь перенес бы долгую голодную зиму и дотянул до кормилицы-весны, если бы впрок не нагулял к холодам жиру.
Набив желудок пищей, звери во главе с вожаком шли под защиту скал, спасаясь от леденящего беспрерывного ветра, и там, в затишье, тесно прижавшись друг к другу, пережевывали жвачку.
Толсторог резко вскинул голову. Слух его уловил далекий шорох снега, хриплое дыхание. Выпуклые светлые глаза внимательно обвели заснеженный склон горы. Нет, ничего не видно. Но эти подозрительные звуки, нарастающие с каждой секундой,— откуда они?