Сезон тропических дождей
Шрифт:
— Плохи дела у девчонки, — пояснила озабоченно и так же, как ее муж, наморщила прокаленный солнцем, с шелушащейся кожей лоб. — Все запущено. К врачу идти боится — дорого. Ходила к колдуну. Вот тот ей и наколдовал!
— Что у нее? — спросил Аревшатян.
Морошкина произнесла несколько слов по-латыни и добавила:
— Прачка. Гроши получает. А ей нужен антибиотик. И немедленно. Лекарство стоит дорого. Отдала свое. — И, меняя тон, почти весело воскликнула, оглядывая уставленный яствами стол: — Ну что ж, приступим!
Когда после
— Разными бывают наши за границей. Вчера вместе с Ильиным проводили осмотр посольских детей. Смотрю, что-то Вовка, мальчонка Потеряйкина, уж очень бледный. Взглянул на десны — авитаминоз. Спрашиваю: фрукты ешь? Молчит. Бананы тебе дают? Нет! — отвечает. А ананасы? Нет! А манго? Нет! Но хотя бы апельсины? Дают, говорит, только редко. Папа сказал, деньги на «Волгу» копить надо.
32
В своем ящичке в канцелярии он нашел письмо, одно-единственное. Оно было от Тавладской и пришло из Камеруна. Всего несколько слов новогоднего поздравления. И подпись: «Ваша Катя».
Ваша Катя… Как приятно, что где-то в далеком Камеруне вспомнила о нем. Должно быть, волнуется: как тут дела в Дагосе? А в последние недели в Дагосе все тихо, даже забастовки прекратились. Может, ничего и не будет? Ложная тревога?
С утра в посольство доставляли пачки новогодних поздравительных телеграмм, которые прибывали с Родины.
Антонов не получил ни одной.
Дел было полно, в каждое он в этот день вкладывал большую, чем нужно, энергию, словно хотел работой, у которой никогда не видно конца, еще продлить этот последний день уходящего года.
Но вечер все-таки наступил. А потом наступила заурядная посольская новогодняя ночь. И вместе с ней одиночество.
Все было так, как в прошлом, как в позапрошлом году, как десять лет назад. Короткое поздравление посла, записанный на пленку бой кремлевских курантов, которые вдруг зазвенели под пальмами посольского сада как щемящее воспоминание о чем-то далеком и невозвратном.
За длинным общим столом Антонов сел поближе к краю, чтобы незаметно исчезнуть, когда станет невмоготу.
Ермек устроился на другом конце стола, где заранее занял для Антонова место рядом с собой, но тот этой любезностью не воспользовался. После первых тостов Ермек с бокалом шампанского пробрался к Антонову. Присел рядом на свободный стул:
— Хочу с вами, Андрей Владимирович, чокнуться! — сказал, протягивая бокал. — Чтоб новый год у вас… был… счастливым. Он должен, должен быть счастливым! Вы заслуживаете этого! Вы такой…
Ермек волновался, подыскивая слова, и Антонов подумал, что Ермек понимает все, искренне сочувствует, и это сочувствие младшего и подчиненного сейчас вовсе не радовало, а больно задевало, ставя Антонова в положение жалкое и унизительное. Лучше бы Ермек не лез со своими излияниями!
Репродукторы на столбах разносили по площадке,
— Люблю эту песню, — вздохнул Ермек, пребывавший в лирическом настроении. — Хорошая песня!
— Вот уж удивил! — усмехнулся Антонов. — Тебе, сыну степей, джигиту, как раз гнать лошадей надобно. А в песне наоборот — не гони! Что-то ты, Ермек, стал за границей раскисать.
Ермек не принял шутки, упрямо и серьезно сдвинув жесткие брови, повторил:
— Хорошая песня! В ней что-то есть от нашей степной печали. А я хочу в порт махнуть, Андрей Владимирович, на «Арктику». Рябинкин едет туда морячков поздравлять, я бы с ним. А? Не возражаете? И переночую у них. Надоело мне здесь, Андрей Владимирович! У морячков все по-другому.
— Твое дело, Ермек. Езжай!
— А вы… вы, Андрей Владимирович, может быть, тоже? Вы же один. А там…
— Нет, Ермек!
Потом, как обычно, был концерт самодеятельности. Кто-то пел, кто-то читал стихи, и даже собственного сочинения, осоловелые дети, которым в эту новогоднюю ночь разрешили лечь спать попозже, изобразили вокруг малютинской елки новогодний хоровод. Неулыбчивая дочка Демушкина тоскливым голосом спела:
Из простого ручейка Начинается река, Ну а дружба начинается с улыбки…Гвоздем программы оказался Потеряйкин, который показывал фокусы. И надо же, в своей артистической работе оперировал… апельсинами! Десяток плодов клал в мешок, что-то над ним колдовал, пугающе выкатывал глаза, изображая волшебника, потом хватал мешок, свирепо его комкал волосатыми ухватистыми руками и, наконец, вытряхивал, демонстрируя почтеннейшей публике: пуст мешок, апельсины таинственно исчезли. Сидящие впереди дети разевали рты от изумления. Только семилетний Вова, сын Потеряйкина, хихикал в ладошку — он-то знал тайны отцовских фокусов.
После концерта должны быть танцы, а потом показ нового, только что полученного из Москвы кинофильма.
Антонов бесцельно бродил по саду, мельтешили вокруг чьи-то улыбки, искрились в темноте глаза, бил в уши неестественно громкий смех… Антонову казалось, что многие, оборачиваясь, смотрят ему вслед и шушукаются. Еще бы! Накануне новогоднего праздника жена вдруг упорхнула в Москву, Повздорили, должно быть, и серьезно! По пустякам отсюда не уезжают, не ближний свет, билет немалых денег стоит. Каждое новое лицо, которое встречалось Антонову, вызывало у него неприязнь. До чего же все здесь ему надоели! Зря не поехал с Ермеком.