Сфинкс
Шрифт:
— А вы?
— Такова моя судьба. Да и кто я такая, если спросить? — улыбнулась она.
Уоллингтон снова выстрелил, и пуля попала Амелии в плечо. Ее отбросило силой удара. Она застонала, но снова повернулась ко мне.
— Не медлите! Я вас прикрою!
Кровь струилась по ее одежде. Я хотел ей помочь, но она дала знак уходить и, лежа на боку, продолжала отстреливаться. Я метнулся к сталактиту, перебегая от камня к камню, но когда оказался рядом с едва заметным в тени арочным проходом, почувствовал пронизывающую боль — пуля угодила мне в ступню. От удара и боли я повалился на пол и закричал. Перекатился на бок и обернулся: Уоллингтон бежал ко мне через пещеру, а Амелия лихорадочно загоняла в пистолет новую обойму. Я с ужасом смотрел, как он остановился и тщательно прицелился в меня. Мы встретились взглядами — нас отделяли десяток шагов и пистолетное дуло.
Краем глаза я заметил, как Амелия отвела назад затворную раму оружия, и услышал щелчок.
Раздался выстрел. Сердце у меня екнуло. Я посмотрел на Уоллингтона, удивляясь, что еще способен что-то видеть. Пуля Амелии угодила ему прямо в живот, вторая, развернув его, ударила в висок. И он, закружившись и обливаясь кровью, рухнул на землю.
В моей груди родился крик, но я услышал его так, словно находился вне собственного тела. Я задыхался от потрясения и тщетно ловил воздух ртом. Но вот Амелия повернулась ко мне — ее глаза были спокойны, руки не дрожали, — и мой истерический страх стал сходить на нет.
Я поднял руку и крикнул, что со мной все в порядке, хотя чувствовал, что ботинок наполняется кровью.
— Двигаться можете? — спросила она.
Я приподнялся, оперевшись на здоровую ступню, и ногу пронзила боль. В этот миг раздался еще один выстрел — громкий, резкий хлопок пистолета из дальнего конца пещеры. Улыбка на лице Амелии внезапно потухла. Я ждал, что она повернется и ответит на огонь, но вместо этого Амелия, раскинув руки, повалилась навзничь, пистолет громко стукнул о каменный пол.
В тишине я слышал приближавшийся топот тяжелых сапог. Должно быть, в компании наших преследователей был третий, и теперь он бежал ко мне через пещеру. Я был потрясен смертью Амелии и на какое-то мгновение пришел в замешательство. Но горевать не было времени. Я бесшумно протиснулся сквозь покрытый лишайниками проход, молясь об одном: чтобы тот, кто гнался за мной, не заметил тянувшегося за мной кровавого следа. Оглянулся в поисках какого-нибудь оружия. Подобрал тяжелый камень, поднял и, тщетно пытаясь унять дыхание, стал ждать. Шаги как будто приближались. Но прежде чем враг нашел мое убежище, за моей спиной в стене пещеры открылось пространство, и меня втянуло в него.
48
Мне помог подняться старик. Он поддерживал меня, пока мы шли к маленькой гребной лодке, в которой, как я понял, плавали по подземной реке. Забравшись с его помощью в лодку, я рухнул на дно. Что-то бормоча на диалекте, который я не понимал, старик накинул на меня какое-то покрывало, а когда наклонился, стало видно, что его глаза мутны от катаракт.
Он отвязал лодку, и, освещаемая единственным фонарем, она начала путь по темным водам неизвестно куда. Над нашими головами проплывали сверкающие сталактиты — их кристаллики переливались тысячами отражений света. Я чувствовал, как из тела уходит кровь.
Но вот я начал различать звуки и свет внешнего мира, сквозь темно-красный цвет закрытых век проступило что-то ярко-оранжевое, и сознание вернулось. Где-то капала вода, остро пахло навозом, сырой соломой, потянуло яблочным привкусом табака из кальяна. Я открыл глаза. Что-то было зажато у меня в кулаке. Я присмотрелся — это оказалось перо. Перо ястреба-перепелятника. Я лежал на покрытом козлиной шкурой низком диване. Старик сидел рядом и улыбался. На коленях он держал чашку с водой, его беззубый рот казался провалом на морщинистом лице. Напевая что-то вроде молитвы, он поднял чашку и вылил мне на голову холодную воду. Испытав нечто вроде шока, я открыл от удивления рот и отряхнулся.
Голова болела, но я не сомневался, что, несмотря на странное ощущение дезориентации и обостренное цветовосприятие, все мои чувства прояснились.
— Я тебя не понимаю, — произнес я по-арабски.
— Это потому, что я говорил на древнем языке — арамейском, — ответил он тоже по-арабски. — Прости, пришлось прибегнуть к омовению водой. Уже десятый час.
Я откинулся на подушки, а старик наклонился, изучая рану на моей ступне, теперь покрытую зеленовато-коричневой припаркой из мха. Я в ужасе отдернул ногу, и припарка слетела. Он отругал меня и вернул ее на место.
В этот миг я вспомнил об астрариуме. Руки метнулись к плечам — рюкзак исчез. Я дико оглянулся. Старик, поняв мое состояние, потянулся к стоявшей у его ног небольшой плетеной корзине и достал из нее артефакт. Теперь астрариум был завернут в промасленную козлиную кожу.
— Не надо бояться, друг мой. Сокровище цело. Это последний час твоего путешествия, и я восстановил твое здоровье и зрение. — Остро пахнущими мускусной припаркой пальцами он поочередно дотронулся до моих век. — Я Идания бар-Эсмаэль. В течение многих веков члены нашего рода оберегали тайную гробницу Нектанеба Второго. С тех самых пор, как фараон нанял на Элефантине моего предка в качестве телохранителя. Это было так давно, что не сохранилось в памяти живущих.
— Вы еврей?
— Когда расступились воды моря, моя семья предпочла не уходить с Моше бен Амрамом ха-Леви. Наши сердца отданы этой земле. Здесь я родился и здесь умру. — Его пальцы царапали земляной пол, растирали черные комья. — Мне жаль, что твоя спутница погибла. Берберы заберут оболочку ее тела и похоронят рядом с мужем.
Я вспомнил, как лежала, безжизненно раскинув руки, Амелия, и эта картина обдала меня холодом. Внезапно звон похоронного колокола показался невыносимо громким, а жертва, которую потребовал астрариум, безмерно тяжелой. Меня охватило отчаяние. Стараясь побороть нарастающую панику, я начал подсчитывать, сколько осталось минут моей собственной жизни. Оказалось, не так уж много.
Я огляделся. Комната, судя по всему, выходила дверью во двор, а вход загораживала циновка из плетеного тростника. Сквозь дырочки плетения просачивался голубоватый рассвет, и мне даже удалось разглядеть пару привязанных к колу коз и контуры металлического насоса.
Сама пещера когда-то явно служила гробницей: об этом свидетельствовали росписи на стенах, изображавшие пирующих и охотящихся богов. В глубине был вырезан из камня очаг — достаточно большой, чтобы в нем мог, скрючившись, поместиться взрослый человек. На очаге стоял почерневший медный горшок. Стену занимали сделанные из деревянных транспортировочных поддонов полки. На них все еще были видны наклейки, рекламирующие финики Сивы. На полках расположились всевозможные консервы, сгущенка и единственная банка растворимого кофе «Нескафе». Я заметил радио на низком столике и брошенные на середине игры нарды. Обыденность обстановки действовала ободряюще, и я почувствовал себя спокойнее.