Сфинкс
Шрифт:
Грохот со стороны потайной двери приближался. Времени больше не осталось. Я посмотрел на циферблат астрариума: черная стрелка продолжала движение к моменту моей смерти. Выбора не было — приходилось рисковать. Я снова вытащил ключ из механизма и резко ударил о каменный пол. Немедленно из него понеслась единственная, невозможно чистая и ясная нота. Поющая дудочка. Я поместил вибрирующий Ваз между иссохшими губами мумии. Звук стал громче — словно солнечный свет наполнил погребальную камеру. Казалось, вместе с ключом вибрируют каменные стены пещеры.
Я поднял астрариум, собираясь положить его на тело Банафрит. И в этот момент дверь пещеры распахнулась, на пороге появился человек и с сильным акцентом крикнул по-английски:
— Ни с места!
Я замер.
Мосри навис над погребальной камерой, целясь в меня из пистолета. Я взглянул на стрелку смерти на циферблате астрариума и в этот миг впервые целиком уверовал в силу устройства. И, ожидая, что пуля вот-вот пронзит мое тело, уронил астрариум на мумию. В тот же миг прозвучал выстрел.
Я ждал, что меня обожжет боль. Но ничего не произошло.
Медленно подняв глаза, я увидел распростертое на полу пещеры тело Мосри. Из смертельной раны на голове по камню растекалась кровь. За его спиной стоял на четвереньках Идания, сжимая в руке допотопный «узи». По лицу старика текла кровь. Звук, издаваемый ключом, внезапно прекратился, и все вокруг окутало пугающее молчание.
Затем в астрариуме что-то тихо, но отчетливо щелкнуло. Стрелка с фигуркой Сета на конце скрылась из виду, и на меня обрушилось странное смешанное чувство страха, смирения и облегчения. Это был великий момент. Астрариум и юное лицо Банафрит стали одновременно крошиться, пока от них не осталось ничего, кроме мельчайшего красноватого, похожего на песок праха. «Если дудочку вложить в рот льва, песок запоет». Пророчество и последнее желание Изабеллы исполнились. Несколько замечательных секунд я не испытывал ничего, кроме радости, облегчения и ощущения прокатившейся по телу волны адреналина. Затем, подойдя, наклонился над Иданией. Рядом с ним растеклась лужица крови.
— Такова воля Божия, — прохрипел, мучаясь от боли, старик. — Ты должен идти. Ты выполнил свою миссию.
Я колебался, обводя глазами пещеру: простой деревянный гроб, тело Мосри на полу и аллегорическая настенная роспись — Сет пронзает копьем Осириса.
— Уходи… — Старик упал на спину, и дух окончательно покинул его.
Снаружи разгорался новый день. Привалившись к скале, я смотрел на долину. Мне еще предстояло вернуться назад и позаботиться о двух мертвецах в пещере позади меня и Хью Уоллингтоне и Амелии в сердце горы. Но пока мое лицо озаряло лучами восходящее над горизонтом огромное золотистое солнце, и я всецело отдался чувству выполненного долга. Я сделал все, что требовалось: вернул астрариум туда, где было его место, сдержал данное Изабелле обещание. Спас себя и Египет от неминуемой беды. Но вскоре к радости примешалось ощущение потери.
Следом за мной из пещеры вылетел ястреб-перепелятник. Птица покружила над моей головой и понеслась над сверкающим озером, поверхность которого переливалась россыпью бриллиантов. Я следил за ней, пока не потерял из виду в солнечных лучах.
Через несколько часов я сидел на веранде кафе и смотрел на маленькую взлетно-посадочную полосу в оазисе Сива. Возбуждение прошло, и я чувствовал себя физически и духовно истощенным, лишившимся жизненных сил. Мне пришлось вернуться по собственному следу, похоронить Уоллингтона и Амелию, а затем Иданию и Мосри, и на это ушла моя последняя энергия. Вот когда я почувствовал настоящее горе.
Сидел, пил мятный чай и следил, как улетал в сторону пустыни самолет. Под ним отверзалось море песка, а на горизонте колебалась завеса жары. Моя одиссея начинала казаться затянувшимся сном, и я не представлял, что ждет меня в будущем.
В кафе прибавили звук телевизора. Мне показалось, что я различил слово «кнессет» — израильский парламент. Вокруг послышались удивленные возгласы, и это заставило меня обернуться. Передавали прямой репортаж: Садат выступал в кнессете — единственный араб среди массы израильских политиков. Сначала даже показалось, что он смущается за толстыми стеклами очков в черной оправе, но затем египетский президент начал ясным уверенным голосом читать заявление:
— «Во имя Божие, господин спикер кнессета, дамы и господа, позвольте прежде всего выразить глубокую благодарность господину спикеру кнессета за то, что он предоставил мне возможность обратиться к вам… Я явился сюда с твердым намерением создать новый порядок жизни и утвердить мир. Все мы любим эту Святую землю — и мусульмане, и христиане, и иудеи — и почитаем Бога. Я не осуждаю тех, кто слушал мое решение, когда я объявлял его миру, выступая перед Египетским народным собранием. Не осуждаю тех, кто принял его с удивлением, даже с изумлением…»
Следовательно, президентский кортеж, в котором ехала Рэйчел, благополучно добрался до Иерусалима. Мирные инициативы не погибли. Я испытал смешанное чувство облегчения и удовлетворения, а сидевшие за соседними столиками люди ошеломленно молчали.
Откинувшись на спинку стула, я почувствовал тяжесть в кармане — это была монета, которую дал мне Идания. Я вынул ее и долго любовался благородным профилем Нектанеба II. Затем подбросил монету и поймал изображением фараона вверх.
Эпилог
21 декабря 1978 года.
Нос катера резал поверхность моря, превращая сверкающую синеву в пенные волны. Я завороженно смотрел на воду. С тех пор как я уехал из Египта, прошло больше года, и теперь мне казалось, что все случившееся в то время произошло с другим человеком, словно память и привычка все подвергать логическому анализу старались превратить в миф те необыкновенные события.
Невдалеке замаячили очертания греческого острова Докоса, где жил Именанд. В соответствии с инструкциями, переданными мне его помощником, я вылетел в Афины, а затем по морю отправился домой к бизнесмену. Хотя весь прошлый год именно Именанд определял мои жизнь и карьеру, с той памятной встречи в Александрии я его больше не видел. И теперь недоумевал, зачем затворник так срочно потребовал меня к себе.
На поверхности показался дельфин, в игривом танце он сопровождал катер, и его острый плавник то пропадал, то снова появлялся над волной. Море было сияюще-бирюзовым, и этот водный космос манил к себе тайной и обещанием свободы.
Когда суденышко плыло по Эгейскому морю, я невольно вспомнил последний проведенный с Изабеллой день. Тот день, когда она умерла. Какое взволнованное у нее было лицо, когда она вынырнула из воды, возбужденная находкой астрариума. Я вспомнил ее страх накануне, вечные кошмары.