Шагай вперед, мой караван...
Шрифт:
Оставил человек Родину, привычное, насиженное место, “свою тарелку” - это уже стресс, даже если он не осознает его. Утратил близких друзей - стресс. Отказался от своей работы, от имиджа, с которым сросся, который воспринимал как собственное “Я” - стресс. Попал в совершенно новую, незнакомую, чуждую ему среду, в которой нет для него места, в которой он - элемент инородный, - стресс. Встал на его пути языковой барьер. Он, человек с богатым жизненным и профессиональным опытом, человек, которому есть что сказать, как раз сказать-то ничего и не может - стресс. Он отдал лучшую половину жизни своим детям. Растил их, воспитывал, давал образование, мечтая об их высоком полете. И все это, как правило, остается здесь невостребованным. Его детям приходится заново обретать себя - не дипломатами, не юристами, не журналистами-международника- ми, а, зачастую,владельцами захудалых ресторанчиков, магазинчиков, парикмахер- ских. Стресс. Молодые быстрее вживаются в новую среду, легче ассимилируются, быстрее берут язык и ее внешнюю атрибутику. Обычно это всего лишь механичес- кое подражание. Но пропасть между молодежью и стариками все равно растет и ширится, переходя иной раз во взаимное непонимание, в ссоры и конфликты, в отчуждение. Стресс!.. Я могу так продолжать до бесконечности.
Что получается в результате всех этих стрессов? Болезни. Иногда - самые тяжелые и неизлечимые. Знаете, сколько среди наших эмигрантов больных раком? Неимоверное количество. Это только тех, что мы выявили. А сколько из них еще даже не подозревают, что щупальца внутреннего разлада уже завладевают их телом.
– Виталий, ты нас убиваешь, - запротестовал Сергей.
– Пощади хотя бы новичков. Зачем выливать столько мрачных красок на полотно эмигрантского существования! Есть ведь и другие, жизнеутверждающие примеры. Вот ты, например.
– Я не пример, - перебил доктор.
– И не исключение из правил. Внешнее благополучие еще не показатель. А стресс, чем глубже его прячешь, тем сильнее он потом бьет. Это я вам, как врач говорю.
У пульманолога-медсестры первой не выдержали нервы.
– Нет, я так не могу!
– вскричала она, вскакивая.- Все эти разговоры не для меня. Лучше уж я полюбуюсь ночным Лос-Анджелесом с высоты вашего полета.
– Тебе есть что читать? - Натель тронула Лану за локоть, ненавязчиво переходя на “ты”.
– Признаться, нет. Я отправила из Москвы свои книги пароходом. Они до сих пор еще не пришли, и я с ума схожу без них, - отозвалась Лана.
– Можешь пользоваться моей библиотекой. Пойдем, покажу.- И не отпуская локоть Ланы, она повела ее в дом.
Миновав помпезную белую гостиную, они поднялись по широкой, плавно закруглявшейся лестнице на второй этаж. Здесь шаги их стали совсем неслышными, потонув в пушистом белом карпете, устилавшем полы от плинтуса до плинтуса.
– Там половина Виталия, - Натель указала на левую часть дома.
– А эта моя. Заходи. Только, пожалуйста, сними обувь. Это мой храм. Сюда в обуви нельзя. Собственно, сюда никому, кроме меня, нельзя. Даже моему мужу.
Лана не удивилась и с готовностью скинула туфли. Тонкий, кружащий голову аромат, коснувшись обоняния, сказал ей больше, чем любые слова.
Натель щелкнула выключателем. Два высоких торшера осветили большую, уютную комнату, стены которой были заставлены книжными шкафами, а там, где их не было, отделаны светлым деревом. Перед широким окном небольшой письменный стол с компьютером. Со стен приветствовали Лану знакомые, почитаемые ею лики - Бабаджи, Саи Бабы, Йогананды Шри Юктешвара, Христа... На полочке рядом с портретами индийские ароматические палочки в специальных подставках. Сизый дымок над ними, не спеша растаять, выписывал причудливые узоры. В центре комнаты, на стене вырезанный из дерева знак “ОМ” на санскрите, а под ним черный кружок на белом листе бумаги - медитационная точка. Лана тут же прильнула к полкам, изучая корешки книг и шепча про себя их названия:
– Золотая ветвь. Бардо Тёдоль. Агни йога. Письма живого усопшего. Две жизни. Братство говорит. Книга перемен. Скрижали Астрального света. Тайная доктрина. Роза мира...
Тут были Николай и Елена Рерихи, Блаватская и Анни Безант, Сент- Экзюпери и Ричард Бах, Моуди и Даниил Андреев, Юнг и Ницше, Булгаков и Гёссе, Кастанеда и Йогананда, Библия на разных языках, включая “язык” Доре.
– Бог мой! Какой восторг!
– восклицала Лана.- Да мы с тобой и впрямь души родственные!
– Ну. А я что говорю, - удовлетворенно улыбнулась Натель.
– А “Беседы с Богом” Уолша у тебя есть?
– Обижаешь.- Натель, не глядя, сняла с полки бежевую книжку в жестком переплете.
– Читала?
– Еще нет. Уезжая из Москвы, слышала, что ее называют новым Евангелием, а вот достать не успела.
– Тогда держи.
– Натель протянула книгу Лане.
– Хочешь сразу все его тома?
– Пожалуй нет. Будет повод встретиться.
– Разве нам с тобой нужны поводы? Мой дом и моя душа для тебя открыты.
– К сожалению, не могу пока ответить тем же. Но это только по части дома. Мой быт еще не устроен.
– Значит, будешь приходить ко мне в гости. Когда пожелаешь.
– Договорились.
Глава 9
Инга крайне болезненно переносила невидимую, но весьма ощутимую стену, с первого дня воздвигнутую между ней и остальными учениками. Справедливости ради следует сказать, что по эту сторону стены, помимо нее, попадали все ориенталы, “мексы”, черные и “сексуальные неформалы”. Но именно на Ингу “истые американцы” смотрели как на дикарку, недавно спустившуюся с лиан, поскольку она не успела еще поднатореть в искусстве косноязычной болтовни с применением сленговых выражений и словечек, с непристойной руганью и постоянными возгласами типа: “O, my God”, “Wow!”, “Ups!”, “Gee”, “Cool!”.
Зато учителя очень скоро отметили усидчивость, усердие и эрудицию обеих сестер, получавших за домашние задания и классные тесты неизменные “А” и “А+” (соответствовавшие “5” и “5+”). А эссе Вики читали на уроке вслух, как показательные, и даже несколько раз отправляли на школьные конкурсы.
Вике нравилось сидеть рядом с Майклом, спокойным, уравновешенным, отстраненно дружелюбным. Он не пытался с ней подружиться, но и никогда не позволял себе резкости, грубости или бестактности по отношению к ней. Как впрочем и ко всем остальным. Вика узнала, что его прадедушки и прабабушки были выходцами из Ирландии, что отец его мелкий служащий, а мать менеджер в Молле.
А вот сосед слева не только вызывал у нее диаметрально противоположные чувства, но и отравлял ей жизнь.Как-то, возвращаясь с перемены, она пробиралась на свое место, лавируя между беспорядочно стоящими стульями. Положив на пустой стул ноги, Ник рассеянно глазел по сторонам. Остановившись на Вике, его глаза вспыхнули сатанинским зеленым огнем, обежали ее длинное, гибкое тело снизу доверху, а затем со смакованием принялись изучать его по частям. От обиды она чуть не расплакалась. Мало кому удавалось вывести ее из равновесия.