Шах королеве. Пастушка королевского двора

Маурин Евгений Иванович

Несколько минут, а, может быть, – часов или секунд – кто мог восприять счет времени при виде этой воплощенной красоты идеала женского тела? – женщина на блюде продолжала неподвижно стоять, словно ожившая Книдская Венера, [44] еще не скинувшая последнего покрывала!

Но вот герцог снова ударил в серебряную доску, оркестр заиграл сладострастную, дикую мелодию быстрого темпа, и Книдская Венера пришла в движение.

Эти дикие, фантастические движения в сущности нельзя было назвать танцем, но они были прекраснее всякого танца. Змеей извивалось гибкое, упругое тело, дразняще белевшее мрамором сквозь зеленый газ покрывала, и воспаленным взором следил король за каждым поворотом, за каждым изгибом мечты

пластической Грации. Все страстные грезы его последних дней, казалось, воплотились в этом теле. И, невольно задерживая дыхание в груди, Людовик трепетно ждал, когда богиня кончит свою жертвенную пляску и прострет к нему свои манящие объятия!

44

В раннем периоде древнегреческого искусства Венера обыкновенно изображалась красивой женщиной, облаченной в хитон. По мере падения истинно-религиозного чувства строгий облик богини утрачивался и скульпторы все откровеннее выражали Венерой идею чувственной любви, все более обнажая богиню. В IV веке жители острова Коса заказали великому Праксителю статую Афродиты. Скульптор, решившись на смелое нововведение и желая дать воплощение красоты в наготе, исполнил две статуи – одетую и нагую. Заказчики избрали первую, как более согласную с религиозными традициями, а вторую приобрели книдяне. Книдская Венера изображала богиню в тот момент, когда, скинув последнее покрывало, она кладет его на близстоящую вазу и входит в воду для купания.

Но вот резким аккордом оборвалась музыка. Танцевавшая остановилась, на мгновение замерла, затем резким движением сорвала с себя покрывало и, опустившись на одно колено и страстно простирая к королю белые руки дивной пластичности, застыла, как бы ожидая призыва.

Король жадно пожирал воспаленным взором безукоризненные линии ожившей статуи. На одно мгновение его глаза с любопытством остановились на двух родинках, симметрично расположенных, со строгими очертаниями королевских лилий, по обе стороны груди. Он слегка нагнулся вперед, поднял руки, как бы собираясь притянуть к себе красавицу.

Но тут случилось что-то странное, необъяснимое, что показалось каким-то кошмаром всем присутствующим. Словно устав от своей неподвижной позы, красавица слегка вздрогнула, затем содрогнулась резче, словно ужаленная насекомым. Затем все ее тело стало дрожать. Видно было, что красавица, нервно передергивая плечами, от чего-то удерживается. Рука, несколько раз вздымавшаяся и отдергивавшаяся, не выдержав наконец, потянулась к груди, к плечам, к бокам. И везде, где, почесывая, коснулась эта рука, вдруг, на глазах у всех, показывались красные пятнышки, которые тут же багровели, превращались в отвратительную сыпь и расползались все шире и шире.

С криком отвращения вскочил король.

Красавица окончательно не выдержала. Упав на серебряное блюдо, она принялась кататься по нему яростно терзая ногтями все свое зудевшее, больное, еще недавно такое белоснежное, такое прекрасное, теперь такое отвратительное тело. А сыпь проступала все ярче, все ожесточеннее чесалась несчастная Жанна Риколь, ее тихие стоны стали переходить в вопли, потом в рычанье. Не выдерживая больше, она, рыча, словно затравленный зверь, рвала ногтями тело, превращавшееся в сплошную язву.

– Что это значит? – крикнул король, бешено топнув ногой.

Но никто не ответил ему. В ужасе застыли группами повскакавшие с мест гости, бледный, с трясущейся челюстью стоял в стороне герцог Филипп.

Король брезгливо отвернулся и пошел к выходу. Вдруг он вспомнил слова Беатрисы де Перигор. Как, да ведь она сказала вчера: «Когда вы увидите неожиданное украшение красавицы, вспомните, что это украшение готовилось Лавальер».

– Герцог Филипп! – яростно крикнул он, остановившись в дверях.

Герцог растерянно подбежал к брату:

– Ваше величество…

– Что это значит, герцог?

– Но, ваше величество, я сам не понимаю…

– А я понимаю, ваше высочество! То, что вы предательски готовили другой, обрушилось на вас самих. Герцог Филипп! Клянусь Богом, если бы вас не

защищала общность крови со мной, завтра же ваша голова скатилась бы под топором палача! Но ничто – ни происхождение, ни высокий сан, ни кровное родство со мной – не спасет ваше высочество, если теперь вы осмелитесь нарушить мое приказание. Я приказываю, чтобы из стен этого дворца никто не смел выходить до завтра. Всякое сношение, с внешним миром должно быть прервано, пока не будет получен мой указ, определяющий вашу дальнейшую участь. Я подумаю над вашей судьбой, но молите вашего патрона, святого Филиппа, чтобы он вселил мне в душу хоть каплю милости к вам! – Король оглядел присутствующих и, остановившись на герцоге де Сент-Эньяне, крикнул: – герцог де Сент-Эньян! Вас я не могу считать заодно с заговорщиками, но, если я ошибаюсь, да хранит Господь вашу голову! Приказываю вам немедленно отправиться за войсками и окружить цепью солдат Пале-Рояль. Затем мне немедленно должны быть приготовлены лошади и высланы верховые за подставами. Вы будете сопровождать меня. Да скажите командиру части, что он отвечает мне головой за всех, кто здесь находится. К этой несчастной позвать доктора. Ее нужно унести отсюда, а то бедняжку еще отравят, чтобы скрыть следы преступления. Ступайте, герцог, я подожду вас внизу!

Король повернулся и вышел из столовой. Спустившись по мраморной лестнице, он уселся внизу в кресле. Вскоре послышался шум экипажа. Вслед за этим прискакал на рысях отряд конных солдат. Еще раз подтвердив командиру отряда свое предупреждение, что он отвечает головой за малейшее упущение в надзоре за строгой блокадой Пале-Рояля, король уехал с Сент-Эньяном.

Тем временем Филипп, чуть не плача, уцепился за Варда:

– Бога ради… Что делать? Что делать?

Тот пренебрежительно пожал плечами:

– Я дорого дал бы за то, чтобы узнать, какая каналья испортила нам все дело. Но теперь уже ничего не поделаешь. Что делать, спрашиваете вы? Да ровно ничего! Продолжать!

– Что продолжать?

– Да веселиться! Неужели нам нужно в тоске и отчаянии просидеть здесь до утра? Полно вам! Король отходчив, да и едва ли у него найдутся улики в руках. Иначе он постудил бы не так. Моя голова вам порукой, что завтра все сгладится. А теперь будем пить и любить!

– Ты прав, Вард! – согласился Филипп.

Жанну Риколь унесли. Опять заиграли скрипки оркестра Люлли, гости расселись, слуги забегали с вином и кушаньями. Мало-помалу опять послышался нервный смешок вакханок. Оргия снова вошла в свою колею. Только теперь она стала еще отчаяннее, безудержнее. Никто не знал, что сулит ему завтрашний день, и каждый хотел взять все что можно от сегодняшнего!

XX

Вард не ошибался, называя короля отходчивым. Как ни был возмущен Людовик, он не мог не уловить в трагическом происшествии комических черточек. Конечно, он еще не понимал вполне, что такое тут произошло, но приблизительно представлял истину довольно точно. Иначе говоря, он догадывался, что Жанной Риколь и обезображиванием Луизы его хотели отвлечь от его страсти, а вот этот маленький чертенок – Беатриса Перигор – вмешался, и планы врагов перевернулись в обратную сторону. Как она это сделала? Об этом он не мог составить себе ни малейшего представления! Но сделала она это великолепно – такая ловкая, маленькая шельма! И король, еще недавно выказывавший все признаки бешеного гнева, вдруг, к величайшему изумлению Сент-Эньяна, начал тихо посмеиваться. Затем ему представилось, какую гримасу скорчит Генриетта, когда узнает о происшедшем, и при этой мысли король начал откровенно хохотать.

Так доехали они до Фонтенебло. Было около часа ночи, когда Людовик вошел к себе в комнату. Но спать ему не хотелось. Неестественное возбуждение, охватывавшее его еще несколько часов тому назад, совершенно улеглось, голову уже не жал какой-то стальной обруч, мысли текли ровно и спокойно. Открыв окно, Людовик облокотился на подоконник, любуясь, как полная луна ныряла в прихотливых волокнах растрепанных тучек.

– Какая чудная ночь! – вполголоса пробормотал он.

– О, великолепная! – согласился за его спиной голос Беатрисы Перигор.