Шах королеве. Пастушка королевского двора
Шрифт:
– Неужели мне все… показалось?
– Ну конечно, показалось! – подхватил Филипп. – Ах, дорогой брат, говорю тебе, ты ведешь слишком усидчивую, слишком перегруженную работой жизнь! Так недолго и до беды! Тебе непременно надо развлечься, отдохнуть.
Людовик промолчал в ответ. Он пытался собрать свои мысли. Перед ним, словно в тумане, мелькнуло испуганное лицо Луизы. И вдруг ему стало до боли стыдно своего поведения. Ведь он клялся, и только случай помог ему не нарушить клятву! Как покажется он теперь на глаза Луизы?
И тут король почувствовал, что он не может встретиться сейчас с Лавальер, что ему стыдно ее, стыдно всех. Хоть бы сбежать куда-нибудь, скрыться, забыться хоть на миг!
А Филипп продолжал:
– Напрасно ты не хочешь поехать со мной в Париж. Как славно отдохнули мы бы там, как весело провели бы время! А каких женщин отобрал для этого пира из своей труппы старый шут Мольер! Да и эта Жанна, о которой я говорил… Она сложена как богиня. И как танцует. Поедем, Людовик, а? Лошади готовы, подставы дожидаются на местах. Мы, словно ветер, прилетим в Париж!
Этот призыв Филиппа ударил Людовика по нервам, словно весть об освобождении. Ну да, конечно! Ведь хотелось же ему забыться, уйти куда-нибудь от этого тягостного чувства. И в то же время опять сверкнули в глазах разноцветные искры, расплываясь в тысячи соблазнительных женских образов.
– Едем! Только сейчас! – крикнул он, хватая брата за руку.
– Ну вот! – обрадовался Филипп. – Так я пойду распоряжусь, а ты, вероятно, зайдешь к себе переодеться?
– Да, да. Конечно! Я сейчас буду готов…
– Но ты не раздумаешь?
– О, нет! – король сухо расхохотался. – Я так благодарен тебе, Филипп!
Он пожал руку брату и быстрым шагом направился к себе. Шел он, опустив с мрачным видом глаза книзу, и все, кто встречался с ним, испуганно отскакивали в сторону. Но Людовик никого не видел, ничего не замечал.
У себя в кабинете он увидел графин с прохладительным питьем, жадно потянулся к графину, налил себе стакан, выпил его залпом, налил еще и еще…
Питье освежило короля, в голове стало яснее. И в то же время внутри что-то настойчиво, еще настойчивее, чем раньше, звало вон отсюда.
Людовик подошел к большому венецианскому зеркалу и оглядел себя. Костюм был немного смят, кружева чуть-чуть потрепаны.
– Ах, да не все ли равно? – вслух произнес Людовик. – Король – везде и во всем король!
Но тут ему вдруг вспомнилось, при каких обстоятельствах пришел в такое состояние его камзол, и волна жгучего стыда обожгла ему сердце. И в то же время в голову кинулось глухое бешенство.
Людовик резко отвернулся и задел при этом за графин. Через секунду он с диким проклятьем схватил неповинный сосуд с прохладительным питьем, высоко взметнул его над головой и с раздражением кинул об пол, заставляя разлетаться вдребезги.
– Вот! – с облегчением сказал он затем.
– А-гхм! – послышался вдруг позади него чей-то осторожный кашель.
Людовик резко обернулся и увидел… Беатрису Перигор. Теперь он окончательно вышел из себя.
– Опять вы? – заревел он, наступая на девушку со сжатыми кулаками, и, казалось, что он вот-вот изобьет Беату. – Что вам нужно? Как вы смели явиться сюда?
– Ваше величество изволили забыть, но вы сами вручили мне ключ для того, чтобы я могла в необходимый момент незаметно и без помехи явиться к вам, – ровным, спокойным голосом ответила девушка.
Ее спокойствие отрезвило короля.
– Так что же вам нужно? – уже гораздо мягче спросил Людовик.
– Так как ваше величество все же, как я и говорила, решили ехать на праздник герцога Филиппа, то я хотела указать вот на что. Когда на празднике произойдет неожиданный сюрприз, то весть о непредвиденном исходе хитрой затеи наших врагов быстро дойдет сюда, и я предвижу, что под влиянием злобы от неудачи они могут отважиться на такое отчаянное дело, которое я не смогу предупредить. Поэтому необходимо, чтобы вы, ваше величество воспользовались случаем и задержали всех присутствующих на празднике под арестом до расследования, а сами как можно скорее вернулись обратно. Вот и все!
Беата церемонно присела и попятилась к потайной дверке, через которую она вошла сюда.
Король с немым изумлением посмотрел на девушку. Его просто начинала пугать эта необъяснимая осведомленность.
– Я ли сошел с ума, или в самом деле весь мир перевернулся вверх ногами? – пробормотал он. – Нет, я должен дознаться, в чем тут дело. Эй, мадемуазель… мадемуазель! – крикнул он вслед исчезавшей Беатрисе.
Но в ответ ему послышался скрип запираемого замка.
Конечно, Беатриса слышала этот призыв, но ей некогда было удовлетворять любопытство короля. Она спешила к Луизе, бившейся в жесточайшей истерике. Правда, около Лавальер оставалась д'Артиньи, но в таком беспомощном положении рискованно было оставлять Луизу под защитой легко терявшейся Полины. Мало ли что могли придумать в это время враги Луизы? Вдруг у них появился еще какой-нибудь новый план, и они воспользуются нервным припадком девушки, чтобы под видом лекарства подсунуть ей какую-нибудь гадость? И Беатриса ускорила свои шаги, торопясь к Луизе.
Однако ее опасения были напрасны: Лавальер, уже значительно успокоенная, лежала в полной безопасности на кушетке в своем будуаре, но все еще имела очень несчастный вид. Ее волосы были распущены, заплаканные глаза окружены глубокой синевой, а белые изящные руки, судорожно сжимая какой-то клочок бумаги, безвольно и беспомощно свисали вниз.
– Злая, злая! – с ласковой укоризной произнесла Беата, подходя к Лавальер. – Какой тревоги наделала ты нам всем!
Вместо ответа Луиза привлекла к себе подругу и опять горько заплакала.
– Но побойся Бога, Луиза! – тревожно воскликнула Перигор. – Да возможно ли так глубоко и долго страдать от ничтожной обиды? Какая-то глупая, дерзкая песенка. Да я на твоем месте и внимания не обратила бы!
– Ах, ты ничего не знаешь, Беаточка! – сквозь слезы ответила Луиза. – Разве я плачу от обиды? Да, наоборот, я бесконечно признательна певцу и его песенке! Не будь этого, ведь я… сегодня… – Она снова заплакала, но поспешила подавить набегавшие слезы и продолжала: – Меня ужасает не то, что было, а то, что чуть-чуть не случилось! Подумать страшно, Беата! Сегодня я совсем потеряла власть и волю над собой, ласки Людовика опьянили меня, и я готова была забыть долг чести и стыдливости. Если бы не эта песня… Подумать страшно! И я плачу от ужаса: вдруг это повторится, и я паду?