Шаль
Шрифт:
Она вскочила, крепко обхватила его и так сидела, пока он не разнял ее руки. Потом тяжело поднялась и подошла к двери, взялась за ручку…
— А как же посылки родителей? Деньги… — спросил вдогонку Степанков, сообразив что-то.
— Это… Это папка. У него другая семья уже давно. Но как только узнал, что я поступила, стал слать. Может, мать потому такая и злая была всю жизнь, — сказала она задумчиво.
Все произошло очень быстро. Мише он так ничего и не сказал. Лариса тоже, видимо, не спешила откровенничать. Вначале она все чаще оставалась в мастерской, поселиться там было делом
— Я так рад, — говорил Степанкову друг, — как будто даже писать стал больше. У меня первый раз такое… Так все быстро закрутилось, сам не ожидал. Но это, наверное, и к лучшему. Да? А как она тебе? Вы же вроде дружили?
А Степанков только скрежетал зубами и отворачивался.
Симпатия к Ларисе прошла, как наваждение, но еще долго потом он ругал себя за то, что позволил тогда себе увлечься, поверить во что-то серьезное. На свадьбу Мишки и Ларисы Степанков не пошел, уехал домой на все лето.
Насколько же легче женщине состояться, чем мужчине. Правильный расчет, и только. Но, наверное, только Степанков видел ее такой. Михаил смотрел на это иначе.
Все же нужно признать, что у его друзей сложился на редкость удачный брак. Лариса без устали превозносила таланты и заслуги мужа, и в этом была ее сила. Она стала его музой. Удивительно, до чего же мужики, особенно «творческие личности», падки на лесть. Мишка и на самом деле был прирожденным художником. Дар ли это был, талант или такой способ выражения себя, его язык, которым он общался с миром, непонятно. Но у него получалось. Детское увлечение стало его призванием…
Теперь, когда Степанков смотрел на Ларису, он иногда невольно сравнивал ее со смазливой девчонкой, которой та была когда-то, и понимал, что она заметно постарела, хотя и старается держать себя в форме. Он пытался раскопать в себе хоть какие-то признаки злорадства, но чувствовал только равнодушие и… брезгливость.
Москва, июнь 2008-го
Выйдя из подъезда в сопровождении охранников, Степанков в очередной раз подивился ненормальному июньскому холоду. Дождь моросил со вчерашнего вечера.
Высаженные недавно на дворовой клумбе цветы стали прозрачными, как будто были сделаны из промокшей бумаги.
В машине он отдал распоряжения на день. Самому обходительному и взрослому из своих парней, бывшему десантнику Юре, поручил позвонить Зое Павловне, встретиться с ней и вручить деньги. Имя и телефон были написаны на конверте с деньгами.
— Будь повежливее. Дама пожилая, натура тонкая. Понял?
— Так у меня теща тоже тонкая. Не боись, Владимир Иванович, знаю, как с ними обращаться.
Вечером этот же конверт, но уже без денег, возвратился к Володе. В нем лежала записка:
«Уважаемый Владимир Иванович! Сердечно благодарю Вас за помощь. Приходите к нам в гости 14 июня в 17 часов. Мы отмечаем день рождения нашей Лизоньки. Хочу познакомить Вас со своей семьей».
Далее следовал адрес.
Смешная эта Зоя Павловна. Она и не подозревает, что его встречи расписаны на месяц вперед. 14 июня… это будет суббота, он едет в гольф-клуб. Обещал деловому партнеру. После гольфа все пойдут в баню, там и начнутся главные разговоры о делах. Наутро проснется с тяжелой головой. Хорошо, если один… Хотя можно этого избежать: в гольф-клуб с утра, а потом к Зое Павловне на детский праздник. Освободиться к пяти вполне реально. А разговоры? Собственно, там ничего не решится, будут обсуждать хорошо известное. Просто привыкли, что у него нет личной жизни, вернее, что он один, без семьи, и приглашают как старого холостяка. Слава богу, хоть сватать активно перестали. К этому он их приучил.
За десять дней он успел побывать и на Востоке, и на Западе. Восток он переносил хуже. Как правило, трудно восстанавливались биоритмы. В пятницу он возвратился из Сингапура. Утром в субботу, превозмогая накопившуюся усталость, поехал в гольф-клуб, промок, продрог, поколотил по мячу, забив в лунку последний, распрощался с партнерами и уехал в Москву. Охрану на выходные он отпустил.
Дома принял душ: горячая вода из водонагревателя текла тонкой струйкой, а центральную систему, как всегда летом, отключили. Степанков замерз еще больше, крепко растерся полотенцем, надел выходной костюм, сунул в портфель бутылку виски (на всякий случай!), деньги, мобильник. По дороге купил большой букет — светлые розы — одиннадцать штук.
Степанков не любил новые дальние районы. Ясенево вообще-то не было особо дальним районом. Даже окраиной перестало быть лет десять назад. Черемушки теперь вовсе центр. «Это вы, провинциалы, живете в центре», — иронично говорила Лариса. Джип «Чероки» лихо повернул во двор и встал у подъезда.
Степанков вбежал с букетом в обшарпанный и разрисованный граффити подъезд, нажал кнопку на двери, обитой темным, под кожу, материалом. Звонок затренькал, и дверь распахнулась. В освещенном из коридора дверном проеме стояла молодая женщина. Светлые длинные волосы, легкий макияж на бледном худощавом лице, маленькое черное платье. Ну прямо героиня из времен итальянского неореализма: Дзаваттини, Висконти, Де Сика, Росселини… А, конечно… это Анна Маньяни… В молодости. Уж очень черты лица схожие!
— Проходите, — улыбнулась «Анна Маньяни в молодости», — я Мила, мама Лизы. — И пока пробирались по коридору на шум в комнате, скороговоркой, шепотом продолжала: — Я вам очень благодарна. Очень. Вы не представляете, насколько. Вы нас так выручили, так выручили… Расписку я подготовила. Без расписок денег сейчас не дают? Да? — Все это не требовало ни подтверждения, ни отрицания со стороны Степанкова. — Пойдемте, гости уже в сборе.
Девушка говорила слова благодарности, но как-то сухо, безразлично. Видимо, она старалась этим подчеркнуть, что мы, мол, сегодня бедные, но знавали времена и получше. Степанков собрался было что-то сказать, поднял глаза и… увидел ее макушку прямо перед глазами. Макушка была неопределенного темного цвета, а дальше волосы спадали уже светлыми, льняными прядями.
Темные у корней волосы, как шапочка, закрывали середину головы. Беседовать с затылком Степанков счел для себя неудобным. Странная особа.
Комната оказалась небольшой, букет в руках Степанкова казался здесь огромным. Громко играли на фортепьяно. За инструментом, спиной ко всем, сидела черноволосая девочка, лица ее он не видел. Худые локти энергично двигались, длинные волосы скользили по натянутой, как струна, спине, когда она встряхивала головой. Мила взяла букет, ушла с ним на кухню и быстро вернулась, неся цветы в керамической вазе.