Шаль
Шрифт:
Мила послушно кивнула. Она решила в этом вопросе окончательно отдаться воле Арсения.
Огромная квартира поразила ее: высокие потолки, старинные обои на стенах, обстановка больше подходила для какого-нибудь дворянского дома.
— Мои предки были выдающимися преподавателями, учеными, — объяснил Арсений, — это от них такие хоромы остались.
— Может, мы с тобой поженимся, а, Милка? — сказал утром Арсений, задумчиво накручивая ее локоны на пальцы. — Ребеночка заведем…Ты ведь хочешь ребеночка?
— Ну, я не знаю… мне казалось, что еще рановато. Мы ведь совсем друг друга не знаем… — растерянно ответила Мила. Она была совсем не готова к такому повороту.
— А в постели тоже рано оказались? — с обидой спросил он.
Она промолчала.
— Это все ерунда. В тебе говорит твое мещанское провинциальное воспитание. Если люди любят друг друга, то терять время просто глупо и даже преступно. Ведь ты почувствовала что-то, поэтому и согласилась вчера поехать ко мне, — продолжил парень.
— Вообще-то я была против, — прошептала Мила.
— Брось, раз поехала, значит, хотела. А дети никогда не бывают рано, ты ведь совершеннолетняя, — безапелляционно и деловито продолжал Арсений, — дети, они ведь от любви, а ты же любишь меня. Правда ведь? — И он устремил на Милу пронизывающий взгляд…
— Ну, конечно, — поспешно закивала она.
— К тому же раньше родишь, потом не надо будет этот тяжелый период переживать, все проще будет, заботы, пеленки… А учиться всегда успеешь.
— Ну, я не знаю, наверное, это было бы замечательно, — нерешительно согласилась девушка.
— Жить пока здесь будем. Потом посмотрим.
— А как же твоя мама? — испугалась она. — Еще подумает, что я из-за московской прописки…
— Брось ты… Все нормально, ей-то какая разница. Только обрадуется, — уверил ее Арсений.
Мила удивилась: раньше между ними не было разговоров про любовь. Конечно, она испытывала к нему сильную симпатию, но считала, что на первой неделе знакомства говорить о любви просто несерьезно. Это чувство рождается не сразу, для этого должно пройти какое-то время. То, что произошло с ней за эту последнюю неделю, налетело как ураган, закрутило и перевернуло всю ее жизнь. Она была просто ошарашена и еще не успела разобраться в своих чувствах. Но Арсений упрямо стоял на своем и, не дав ей опомниться, предложил в этот же день перевезти к ним ее вещи.
Москва, июнь 2008-го
Разминка. Душ. Завтрак. Посуда — в мойку. Володя нашел в шкафу старые джинсы, свитер и, натянув все это, направился в лоджию. Начал с самого большого ящика, где хранились бабушкины вещи.
Сверху лежала старая бархатная скатерть. Красные с зеленым узоры заиграли в слабом свете пасмурного утра. Это была тяжелая парадная скатерть, не столовая. Одно время она даже висела как коврик на стенке у бабушкиной кровати.
Дальше шли книги. Все они неплохо сохранились. Черно-оранжево-красный Шекспир, серые томики Мопассана — полный огоньковский комплект, мушкетеры Дюма, много-много Золя, собрания сочинений Чехова, Бунина, Льва Толстого. Отдельные издания советских классиков: «Далеко от Москвы» Ажаева, «Брестская крепость» Смирнова, «Волоколамское шоссе» А. Бека… А вот и томики серии «Пламенные революционеры». Это то, что он читал в детстве, приходя к дедушке. Странным казалось то, что книги, которые он брал у деда, и те, которые изучались в школе, вроде бы были одинаковые, но все же чем-то отличались друг от друга. Хорошо было то, что уже знал содержание «Войны и мира», ее героев — прочел еще до того, как начали «проходить» в школе. Но в школьной программе это были какие-то другие герои. Имена те же, и говорят и делают то же, но все равно — другие люди. Объяснения учителей, пояснения в учебниках — одно, а его понимание содержания этих книг — другое.
Куда же теперь все это девать? По первоначальному замыслу, библиотеки в квартире не предполагалось. Это квартира для интернета, в котором все уже есть. Все необходимые книжки благополучно перекачаны в сеть, а новые все прибывают.
Бумажным изданиям здесь места не было. Степанков разложил книги стопочками у камина в гостиной. Провел пылесосом по корешкам, приятно запахло книжной пылью. Стало уютнее. Для книг придется заказать или купить шкаф. Стекло или дерево? Ладно, надо будет позвонить дизайнеру.
Во втором ящике — фотографии. Тяжелые альбомы из дома деда с бабушкой и родительский альбом. Самый старый — с лаковой китайской крышкой, а на ней — птичка из белой кости. Здесь — бабушкины предки. Ее дед, отец, дяди и тетки, братья, сестры. Со стороны деда — неизвестные родственники. Никаких кринолинов и кружевных зонтиков — все рабочие, мастеровые, которые пришли в город из села, с твердым взглядом и неестественно вытянувшиеся перед фотоаппаратом. Но было же в деде откуда-то врожденное благородство. Степанков хорошо это чувствовал и помнил.
Фотографии родителей в молодости. Вот улыбается беременная мама, отец держит ее за руку на фоне какого-то необычного памятника. Степанков такого не помнил. А вот отец в армии. Отец с друзьями. Маленькие фотографии «с уголком» для паспорта. Нет родных со стороны отца — матери, отца, деда… О родителях отец не говорил, как будто их никогда и не было. Ни сестер, ни братьев.
А что будет у него, у Владимира? Что он расскажет своим детям? Надо отобрать лучшие фотографии, самые близкие, дорогие, важные… Отсканировать, оцифровать, записать на диск, отпечатать, отдать в багетную мастерскую, чтобы сделали одинаковые рамки. И развесить на стенах. Пусть его близкие будут с ним. Пусть станут безмолвными, но участливыми спутниками его жизни. Решено.
Он продолжал рыться в ящиках. За окном темнело. Пора и перекусить. Степанков, путешествуя мыслями в прошлом, разогрел в микроволновке котлеты с гречкой, машинально жевал, думал о суете жизни и даже о вечности.
Вот что значит — разбирать архив, особенно своей семьи.
В следующем ящике он обнаружил потертый проигрыватель с набором старых пластинок, тут же перенес все это в гостиную, воткнул штепсель в розетку. Загорелся зеленый огонек. Первая попавшаяся пластинка — русские романсы в исполнении Бориса Штоколова. «Утро туманное, утро седое…» — запел, словно откуда-то издалека, густой бас. Голос заполнил комнату, заставил бросить работу, усадил в кресло. Надо было только слушать… слушать… Старенький проигрыватель работал прекрасно. Для него и для пластинок придется сделать отдельную тумбу. Пластинка не шипела, и низкий голос с приглушенным, спрятанным глубоко в душе рыданием сообщал слушателям о вечной тоске по милым и давно ушедшим людям. Федор Шаляпин да Борис Штоколов были самыми любимыми дедушкиными певцами. Бабушка с мамой любили Лемешева, Козловского, Кристалинскую, Новеллу Матвееву, Вертинского. Отец — Окуджаву и Высоцкого. Это были песни детства Володи Степанкова, и сейчас он был там, среди родных и близких. Песни из подворотни под три примитивных аккорда его никогда не пронимали.
Так, книги и пластинки пересмотрены. Самовар завтра начистит Неля, и он определит ему место. Завтра же к вечеру вызовет дизайнера Алешу. Конечно, в концепцию свободного пространства и аскетического минимализма живая жизнь не вписывается. А может, в минимализме и жить-то нельзя? Это все ведь уловки рынка, быстро преходящие веяния моды и шоу-бизнеса. Идем на поводу у общества потребления? Хотя «техно» — это, конечно, вещь.
Металл — красиво, удобно, функционально. Но куда при этом девать книги, пластинки, альбомы с фотографиями? Может, Мишка что-нибудь подскажет? Надо, в конце концов, позвонить ему, они же так толком до сих пор и не поговорили.