Шаль
Шрифт:
Пока они сидели за столиком, беспрерывно звонил мобильник. Степанков согласовывал, утрясал, утверждал, отдавал распоряжения.
— Владимир Иванович, здравствуйте! Я сейчас не в Москве и хотела бы узнать ваши ближайшие планы. Вы будете дома в конце августа?
Мила. Вот это сюрприз!.. Голос ее был совсем-совсем не враждебным, скорее напротив… радостным.
— Я к вашим услугам, Мила. Отложу все и буду ждать приглашения. Хотя бы на чашку кофе, — сказал и мысленно обозвал себя идиотом за слащаво-пошлый тон.
— Ой, это мама! Это она. Ведь она одна только Мила, правда? — девочка потянулась к трубке.
— Можете поговорить с дочерью, она телефон у меня отбирает!
— Мамочка! Я прокатилась на «Кондоре»! Совсем не страшно! Я не выпала! Мы в ресторане! Не волнуйся, пожалуйста. Целую! — Лиза протянула трубку Володе. — Мама вас просит!
— Владимир Иванович! — Голос Милы совсем не походил на тот, что был мгновенье назад. — Прошу доставить мою дочь домой и более ею не интересоваться. Немедленно. Мы с вами не настолько близко знакомы, чтобы я могла доверить вам ребенка. Очень жаль, что свекровь моя так не считает. Своих детей не завели, так с чужими играете?
Володя понял, что она сама себя заводит.
— Вы совершенно зря беспокоитесь. У вас нет никаких оснований волноваться за дочь. Она скоро будет дома. — Степанков нажал на разъединение.
Настроения как не бывало.
В Ясенево они попали около восьми часов.
Открыв дверь, Зоя Павловна внимательно посмотрела на Лизу, потом на Володю. Убедившись, что все в порядке, выслушала бурный рассказ внучки, поахала, что они такие храбрые, потом отправила Лизу мыть руки, переодеваться и ждать в своей комнате, пока не позовут к ужину. Лиза упорхнула. Степанкову показалось, что девочка будто выросла за этот день, стала как-то свободнее и увереннее в движениях.
Зоя Павловна усадила Володю на кухне, заварила чай, выставила привычное угощение. Через некоторое время прибежала Лиза. Девочка протянула ему альбомный лист с ярким рисунком:
— Это вам.
— Спасибо, — Степанков растерялся. Подарка он не ожидал и не знал, что сказать. Только пробормотал: — Красиво ты рисуешь.
Лизе и этого было достаточно. Она обрадованно поскакала к себе в комнату.
Зоя Павловна, глянув на Степанкова извиняющимся взглядом, сказала:
— Звонила Мила. Знаете, я, пожалуй, стала причиной ее… ее… Скажем так, неадекватного поведения по отношению к вам. Честное слово, я не предполагала, не знала, что будет такая реакция. Да она себя так никогда и не вела. Странно… И вообще, что это она вам звонить надумала? А?
— Не знаю, Зоя Павловна, я тоже не понял, что это она так…
— Ну, вы уж ее простите. Да и меня, старую дуру. Может, действительно не следовало вас беспокоить…
— Ладно, Зоя Павловна, разберемся. А мне пора.
— Лиза! Иди, попрощайся с Владимиром Ивановичем. Что это с ней? Пойду, посмотрю. Извините, Володя.
Зоя Павловна быстро вернулась.
— Заснула. Умаялась, видно. Непривычны ей такие прогулки, свежий воздух… Спасибо вам еще раз за то, что Лизоньку порадовали. И меня, старую, выручили. Детских радостей у нее мало. С ровесниками ей сложно, сами понимаете. Но зато она теперь знает радость труда, а это немало для такого возраста. Но ничего. Не зря. Будет она, обязательно будет великой пианисткой! Это я вам говорю. При ней-то мы себе этого не позволяем. Не перехвалить бы девочку.
По дороге домой Степанков растерянно смотрел на мелькающие огни вечерней Москвы. Поехали через центр: в выходной пробок не было. Мыслями он был не здесь, в столице, а в каком-то далеком и незнакомом городе, где переводила фильмы эта странная и вздорная гордячка Мила.
Машина между тем неслась по пустым мокрым улицам. Водитель включил дворники и искоса посматривал на ушедшего в себя шефа. Они мчались по сияющему Новому Арбату, по мосту через Москву-реку, мимо гостиницы «Украина» с вывеской нового итальянского ресторана.
— Посмотрите, уже открываются. Италия, блин. А продукты с ближайшего рынка. Как вы думаете, а, Владимир Иванович? — Молчавшему до сих пор Юре хотелось поговорить. — Рестораны у нас теперь в каждой подворотне, кто в них ходить будет?
— Открываются и открываются, — рассеянно ответил Степанков. — Больше ресторанов — жестче конкуренция. Лучше посетителю.
Степанкову не хотелось даже думать о чем-то или о ком-то другом, кроме Милы, но настойчивых мыслей своих он побаивался. Но они, тайные, едва зародившиеся где-то глубоко, в подсознании, еще неясные, уже беспокоили, притягивая неясностью, неоформленностью странного, но приятного ощущения. Ощущения грядущих событий. Хотелось наконец побыть одному, пораскинуть мозгами. Пока не кончились выходные, не захлестнула круговерть понедельника, не возникли опостылевшие партнеры и просроченные платежи.
Дома все было так, как он оставил утром. Домработница по выходным не приходила. Володя вынул из холодильника и сунул в микроволновку тарелку с бараниной и овощами, налил красного вина и уселся на кухне. Два часа назад он был голоден как волк. Ему даже было неудобно перед Зоей Павловной, когда он с нескрываемым аппетитом ел ее варенье с молочным кексом. А теперь едва притронулся к любимому блюду. Вино понемногу привело его в себя. Напряжение необычного дня начало отпускать.
Он вспомнил о рисунке, подаренном Лизой. Всматриваясь в штрихи фломастера, сделанные детской рукой, он вдруг физически ощутил присутствующую на листе бумаги чистоту и искренность этого необычного ребенка. Степанкову захотелось, чтобы девочка оказалась здесь, в этой квартире. И он уже знал, как это сделать. Надо повесить рисунок на стену. Он стал примерять, куда бы лучше пристроить его. Места на пустых стенах было предостаточно. Наконец решил повесить рисунок в гостиной, чтоб несколько ее оживить. Но когда собрался прибить рисунок гвоздиком, оказалось, что в доме нет ни гвоздей, ни молотка. А потом до Владимира вдруг дошло, что в его дизайнерской квартире рисунок, прибитый гвоздем, — архитектурный нонсенс. Нужны паспарту, стильный багет. Ни на секунду не хотел расставаться Степанков с картиной девочки, поэтому аккуратно зацепил рисунок иголочкой на обоях. «Потом оформлю надлежащим образом…» — решил он.
Добившись своего, полюбовался на плоды своего труда и вернулся на кухню, где налил еще бокал вина, присел и посмотрел на стопки книг, которые так и остались лежать на паркете у камина.
Это книги деда. Они стояли на самодельных стеллажах в его комнатке, когда-то маминой, где спал Володя, когда оставался у дедушки с бабушкой ночевать или гостил у них летом. Книжками была забита и большая стенка в гостиной, там, где у других людей стояли хрустальные бокалы и парадные чайные сервизы. Дед постоянно доставал что-то новое, даже когда-то уже прочитанное. Книги он любил и испытывал к ним какой-то священный трепет. Прежде всего, это были подписные издания. Те самые недорогие огоньковские подписки советского времени, выходившие миллионными тиражами, за которыми очередь занимали с ночи. Фетиш того времени — иметь библиотеку, читать, быть начитанным. Это считалось престижней, чем иметь дачу, машину и прочие блага. Подписки на собрания сочинений советских и мировых классиков оформляли на комбинате начальству и передовикам производства, а Василий Степанович Березин как раз и был передовым бригадиром. Дома он оправдывался, что как бригадир должен подавать пример другим. Работа у него такая. Лукавил, конечно. Жена и дочь отлично понимали, что если бы работа его к этому не обязывала, он все равно где-нибудь добывал бы эти свои книжные сокровища. Да и сами они любили читать.
Так у них в доме поселились Джек Лондон, которого ни у кого из знакомых мальчишек не было, Конан Дойл, Стивенсон, Золя, Фейхтвангер, Мопассан, Брет Гарт, О. Генри, сочинения русских и советских классиков.
Попадались и несвойственные для такого ряда книги — Бунин, Платонов, Зощенко, Паустовский. Володя читал все подряд, занимая чтением любую свободную минуту. Книжная жизнь героев, их истории казались ему порой значительнее, реальнее собственной жизни, интереснее того, что происходило вокруг.