Шаль
Шрифт:
— Что значит — времени нет? — удивленно подняла брови девушка. — Я тебя не понимаю. Мы же, в конце концов, не на пожар спешим. Жизнь вся впереди.
Он остановился, задумчиво глянул на нее и прошептал:
— У нас ничего не получается… Может быть, я ошибался в тебе? И ты не та, кто мне нужен…
Мила уронила голову на руки и закрыла глаза. Зачем он так? За что бросает мимоходом такие жестокие, ранящие слова, которые не забываются потом никогда? В чем она провинилась?
Она сидела так довольно долго, потом взяла себя в руки и, уняв бушевавший внутри пожар, спокойно спросила:
— Ну, может, нам стоит подождать? А то мы торопимся, спешим, суетимся — вот ничего и не получается. Знаешь, так всегда бывает, когда чего-то очень хочешь… Люська мне говорила, что, может быть, виноват психологический барьер ожидания.
— Ждать чего? Какой еще барьер? Мила, это не так сложно — взять и зачать ребенка, и не надо тут городить неизвестно что! — он закричал и в ярости ударил кулаком по шкафу. — У нас все лето и половина осени ушли на это! Но почему-то не получается. Надо как-то менять ситуацию.
— И что мы будем делать? — спросила помертвевшая Мила.
— Я принял решение, — холодным тоном сказал Арсений, — я хочу взять ребенка в детдоме.
— Что? В детдоме? — эхом повторила ошарашенная Мила. — Как это? Почему?
— Потому что, — он посмотрел на нее в упор, и в его глазах она неожиданно увидела ненависть, — ты думаешь, что проблема во мне? А если и так, то что? Или ты свалить от меня от такого хочешь?
— Нет, Арсений, не хочу, — тихо, но твердо ответила девушка.
— Тогда давай возьмем ребенка. — Настроение его менялось каждую секунду, теперь он смотрел на нее умоляюще, и ей вдруг стало его жалко.
— Я подумаю, — покачала она головой.
— Милка, ты правда подумай. Подумай, — он вдруг схватил ее за руку, привлек к себе, обнял и рассмеялся, глаза его загорелись, — как было бы здорово: ты, я и малыш. Мы даже сделаем благородное дело, не побоюсь этого слова.
Мила сидела как оглушенная, еще не до конца понимая, о чем он говорит.
— Если ты согласишься, то я все устрою, у меня есть знакомые в этой сфере. И дядя мой обещал помочь, он, если скажет, они все быстро сделают. Я, собственно, уже обо всем договорился.
— Получается, ты все решил за нас двоих?
— Ну, Милка, не говори ерунды. Конечно, меня интересует твое мнение… Я просто не могу представить, чтобы ты хотела расстаться со мной, нам ведь так хорошо вместе…
— Я в последнее время уже начала сомневаться в этом… Но тогда получается, нам надо поехать, посмотреть ребенка…
— Не надо. Нам сообщат, когда все оформят.
— Подожди, но нужно же приглядеться, узнать его, прежде чем брать домой. А если он нам не подойдет, ну, по характеру…
— Вот о чем бабы думают! — вдруг неприятно оскалился Арсений. — Ты уже и губу раскатала, так тебе и выдадут самого красивого и симпатичного. Это или взятку надо давать, или ждать в очереди годами… Еще тебя проверять будут — способна или нет растить ребенка, благонадежная или нет… А у меня знакомый есть, он говорил, сейчас как раз часто девочек подходящего возраста отдают в детдома.
— Что значит подходящего?
— Ну, мы возьмем новорожденную и никому не будем говорить, что она не наша дочь. Скажем всем, что ты была уже беременна до свадьбы. Пусть все считают, что она наша.
— Но почему? Почему?
— Потому, — он сжал кулаки, — потому у нас так вот все — по-дурацки. Я не хочу, чтобы на нашу семью позор лег, чтобы потом на девочку и на нас, кстати, пальцем показывали.
— А как же наши родители? Что мы им скажем?
— Тут я уже тоже подумал. Надо будет увезти тебя на время ожидания ребенка, месяцев с пяти-шести, якобы на сохранение.
Тогда Мила только покачала головой. Но муж казался таким счастливым, когда говорил о ребенке, так хотел этого, что она в конце концов смирилась и согласилась. Она надеялась, что он наконец успокоится, будет чувствовать себя более уверенно, и в семье наступит покой.
Привыкнуть к этой мысли было не просто. Мила хотела детей, теперь уже стараниями Арсения, внушившего ей эту мысль; ей начало казаться, что это и ее желание тоже. Но в мечтах представлялось, как она будет нянчить своего ребенка, а не чужого.
Зое Павловне новость объявили тут же, объяснили молчание тем, что Мила не хотела раскрывать секрет поспешной свадьбы. И хотя девушке казалось все это странным и неправильным, спорить с болезненно реагировавшим на все мужем она не решалась. Скоро она стала подкладывать подушки под одежду, отчаянно надеясь, что свекрови не придет в голову прикоснуться к ее животу. Арсений позаботился об этом, попросив мать не травмировать жену, объяснив, что та боится родов и любых напоминаний о них.
Родителям она написала письмо, сообщила, что рожать будет в Москве. Те ответили холодно, поздравили с новостью, впрочем, не удержавшись от колкого вопроса, не слишком ли Мила поторопилась.
Ближе к сроку Арсений сказал Зое Павловне, что они поедут рожать в Муром, к родителям Милы, у которых там якобы есть хорошие знакомые врачи.
И вот, наконец, настал день, когда взволнованный Арсений пришел домой и сообщил:
— Документы готовы, завтра поедем забирать девочку. Попрошу друга, чтобы он отвез нас.
Ехать пришлось за город, в областной дом ребенка. Пока Арсений договаривался с персоналом, Мила стояла и ждала, когда вынесут малышку, и испытывала сложную гамму чувств. Она боялась, что девочка у них не приживется, не подойдет им по характеру, что сама она не сможет испытать сильных эмоций, не сможет полюбить маленькое существо, которому предстоит прожить с ними бок о бок много лет. Но когда ей подали плачущий сверток, все эти тяжелые мысли тут же вылетели из головы, и сердце наполнила абсолютная чистая радость.