Шаль
Шрифт:
— Мириться-то будешь?
— Не знаю, — вздохнула Мила, — только дальше так жить нельзя.
— Сам не искал?
— Нет. Думаю, Зоя ему сказала, что я тут. Чего ему волноваться… Знает, куда я с маленьким ребенком… Или сюда, или домой. Ты все верно сказала тогда.
— Все еще злишься?
— Да чего тут злиться, — вздохнула Мила.
— Я к тебе заходила, — добавила вдруг Люся.
— Зачем? — удивленно спросила Мила.
— Тебя искала. Такой он тихий, смирный сидел, все прибрано, чисто. Сказал, что ты уехала в гости. Ты особо не стремись мириться, надо же и гордость иметь. Сам прибежит, поджав хвост.
— Угу, — только и смогла выдавить Мила.
Через неделю он позвонил сам.
— Ну и что это значит? Почему ты прячешься? — спросил Арсений. — Я же сказал тебе правду. Что, врать лучше?
— Я не прячусь от тебя. Я думаю, что нам делать дальше.
— Ну и что ты надумала? — ехидно поинтересовался Арсений. — На развод подаешь?
— Я сегодня возвращаюсь, — ответила Мила и повесила трубку.
И действительно, вечером, когда он пришел с работы, она уже была дома, ждала его на кухне, какая-то неестественно прямая и решительная.
— Послушаем-послушаем, — улыбаясь, сказал он, усаживаясь на стул и потягиваясь, — а с девочкой все в порядке? Ты вообще-то ее похитила. Надо бы мне было в милицию заявить.
— Все в порядке, — сухо ответила она, проигнорировав последнюю его реплику. — Арсений, теперь мы будем жить по другим правилам. Ты можешь встречаться с девушками, если тебе так хочется, я не скажу ни слова. Еще советую тебе сходить к врачу.
— Я больной, по-твоему?
— Я не знаю, — устало сказала Мила, — но скорее всего так и есть. То, что ты себе позволял порой, — она запнулась, — знаешь… не совсем укладывается в рамки…
Арсений только фыркнул.
— Мое условие — ты будешь обеспечивать ребенка всем необходимым. Я буду учиться и пойду на работу, чтобы в будущем у нас имелись средства. Ты не будешь вмешиваться в мою жизнь, а я в твою. Если ты не примешь мои условия, я сегодня же уеду к моим родителям.
Он долго молчал, уронив голову на руки, потом встал и согласно кивнул:
— Я согласен, давай попробуем так. А сейчас пора спать.
С тех пор они жили рядом, но как будто параллельными жизнями. Теперь он часто вообще не приходил ночевать домой, но Миле уже было все равно.
Москва, июнь 2008-го
Степанков так отдохнул за день, проведенный с Лизой, что даже забыл о своих делах, чего с ним давно уже не бывало. В выходные он обычно встречался с партнерами, которые стали его приятелями; их связывал все тот же бизнес, поэтому продолжались разговоры о делах, и он все время думал о своих планах, больших и малых. Прогулка с ребенком пошла на пользу, доставила удовольствие, радость. И он это ощущал.
Однако надо звонить Михаилу. Степанков не пришел на встречу с ним именно тогда, когда встретил Зою Павловну. И она ему сказала, что человеку следует дать удочку, а не рыбу, если хочешь помочь на самом деле.
Он позвонил и договорился о встрече. Все, завтра-то они уж точно обедают где-нибудь в городе, по Мишкиному выбору. Значит, в каком-нибудь шумном и темном пивном баре, где за табачным дымом порой не видно собеседника.
Они встретились в новом, только что открытом ресторане под названием «Хантер». Ресторанчик прятался в тихих переулках Чистых прудов, за спиной гигантского «Лукойла». Стояла гулкая летняя тишина большого воскресного города. Миша, оказывается, поучаствовал в строительстве этого заведения в качестве художника и имел здесь скидку как сотрудник. В подвальчике было несколько залов, посвященных охоте, наземной и подводной. Несмотря на сравнительно раннее время, над стойкой уже склонились спины любителей пива. В зальчике же, украшенном ружьями, ветвистыми рогами, патронташами, было совершенно пусто. Москвичи разъехались по дачам, приезжие сюда не заходили.
Заказ делал Михаил. К еде он относился обстоятельно. Для него прием пищи был явлением эстетическим. Вот и сейчас он выбрал оленину и мясо дикого кабана, овощи и терпкое красное вино. При этом друг выглядел хмуро, чувствовалась в нем какая-то усталость, тоска. Он нервно суетился, стараясь скрыть это за хлопотами о заказе.
Под закуски они поговорили о погоде, необычайно холодном лете, о делах общих немногочисленных знакомых, о планах на отдых. Степанков уже не нервничал. Решение принято: удочка, а не рыба.
Главное, с чего начать. Самое трудное в такой ситуации — первая фраза.
— Миша, ты знаешь, со мною что-то происходит.
— Ага, ко мне друг водку пить не ходит… Тут я. Рядом. Это ты ко мне не ходишь…
— Ладно, пустое. Я серьезно. Ведь я тебя всегда почему-то старшим товарищем считал. Хотя мы ровесники. Наверное, потому, что ты мне всегда помогал. Без всяких условий, наставлений. Как старший брат. Ты мне и есть брат, побратим. Ты знаешь, я остался один как перст. Вот только ты и есть у меня.
— Давай ближе к делу. Чую, что-то готовишь. Сразу скажу, гадости от тебя не жду. Люблю тебя. И ты меня любишь. Это — главное. Давай, брат, не трусь. Что, в жену мою влюбился?
— Ой, только не это, — испугался Степанков.
Мишка заржал так, что пивососы у стойки сделали усилие и сумели повернуть головы.
— Выкладывай свои проблемы.
— История давняя. Несколько лет назад еду я у ЦДХ и вдруг среди ярких рядов с дешевыми кичевыми картинками вижу знакомую фигуру своего друга. Ты сидел на ящике, спиной к дороге, разговаривал с каким-то человеком, который крутил в руках твой пейзаж. Почему-то я тогда не вышел из машины, не подошел, побоялся смутить тебя, что ли… Ты же у нас ой какой гордый… Да и картины твои под ярким солнцем выглядели как-то по-сиротски, вне мастерской они потеряли свою силу, мощь, значительность. Это же отличные работы, работы мастера классической русской школы.
— Ну, уж ты и скажешь, — хмыкнул Михаил, улыбнувшись какой-то жалкой, кривой улыбкой.
— Да, — горячо возразил Степанков, сам дивясь своему красноречию, нагрянувшей откуда-то «лекционности» тона и странной «повествовательности» речи, горячности и убежденности в том, в чем этой убежденности не было ни тогда на набережной, ни даже несколько минут назад, когда они входили в ресторан. — Да! Я так считаю. Ты — человек консервативный, но основательный. Я тоже не признаю всякие модернистские выверты, мне тоже ближе классическое искусство. У тебя, насколько я, дилетант, могу судить, всегда был хороший рисунок, хороший цвет, особенно тебе удаются пейзажи. Права Лариса, когда говорит, что ты — «лучший колорист России». Закаты, рассветы, поля, речки, пригорки с покосившимися колоколенками — все это твое, родное, в этом всегда присутствует какое-то проникновенное настроение. У тебя и городские пейзажи, московские, выглядят так же душевно, как и деревенские. Даже в большом городе ты сумел разглядеть скромную красоту и какую-то беззащитность русской природы.