Шаль
Шрифт:
Они слегка захмелели, обнимали друг друга, хлопали по плечам, по ладоням, крепко держали «краба», даже время от времени целовались. Хотя выпили мало. Просто опьянели от всплеска старой дружбы, от счастья, от исчезнувшего гадкого подозрения. Решили, что Мишка будет искать новые пути раскрутки. Займется этим сам, не перекладывая все на Ларису.
С долгом они тоже все решили: ребята представляют Степанкову план, как они думают возвратить сорок тысяч. Если не смогут, то и черт с ними, с деньгами! Степанков заработает, нагонит. В начале своего бизнеса, когда он торговал продуктами, у него однажды украли вагон с тушенкой. Вот тогда было круто, пришлось закладывать все имущество. И когда подняли цены на энергоносители, тоже оказалось несладко. Уж и покрутился же он тогда! А теперь что? Сорок тысяч. Ладно, он уже это пережил.
Распрощались они тепло. Однако просто так эта история не могла закончиться. Была еще Лариса. Она так вошла в роль обиженной страдалицы, закабаленной «кровососом-кредитором», что выйти из нее ей уже было трудно, если вообще возможно. Расписка о передаче денег имелась и у Степанкова, и у Золотаревых. Лариса считала, что кредитор только затаился, мутит чего-то и в любой момент может подать на них в суд, потребовать деньги обратно. В бабу вселился какой-то черт. Она устраивала мужу сцены, требуя ликвидировать расписку. Мишка звонил и устало жаловался другу.
Лариса не успокаивалась, это было похоже на хроническую истерику, паранойю своего рода. Сцены следовали одна за другой. Степанков перестал к ним заходить и даже звонить.
Так прошло лето, и к концу августа Володя понял, что добром эта история не кончится. Он уже жалел, что признался во всем Мишке. Надо было заканчивать, но он не мог придумать, каким образом. Все-таки он бизнесмен, а не лечащий врач-психоаналитик.
Москва, февраль 1986-го
Тик-так, тик-так… Арсению двенадцать лет. Самая тоненькая стрелка больших часов в гостиной делает последний круг, и они, наконец, бьют два часа дня, звон гулко проносится по всей квартире. Он невольно прислушивается и отвлекается. Но рядом сидит дядя, старший брат мамы, задумчиво смотрит в окно и ждет, когда он сделает упражнение, поэтому мальчик, незаметно вздыхая, возвращается к своим делам… «Пьер поехал на машине за город…» «Мари вечером пойдет в библиотеку…»
Михаил Павлович в галстуке небесного цвета и белоснежной сорочке кажется маленькому Арсению огромным, важным и могучим. От него пахнет одеколоном, но не таким, каким благоухают обычные советские граждане, а каким-то тонким, заграничным. Этот запах ненавязчиво напоминает всем простым смертным, что Михаил Павлович занимает важный пост в министерстве и принадлежит к таинственному сообществу «сильных мира сего». Эти слова Арсений когда-то услышал из уст матери и почему-то запомнил. Чем конкретно занимается его дядя, он не знает, но чувствует почти физически безошибочным детским чутьем, что он из тех всемогущих и влиятельных взрослых, которых все боятся, которые могут отпустить наперекор всем на улицу или освободить от уроков, и все их послушаются. «Вот бы он приехал к нам в школу и как-нибудь забрал меня с математики. Математичка бы обалдела», — мечтает Арсений.
Он вполуха подслушал вчерашний разговор мамы с Михаилом Павловичем, в результате которого выяснилось, что теперь дядя будет заниматься с ним французским. Мама хотела только пожаловаться, что сын ленится, и, казалось, пришла от этой идеи чуть ли не в ужас, но отказаться не смогла.
И вот сегодня после работы он пришел к ним домой и приступил к репетиторству.
— Ну что, Арсюша, готов? — откуда-то сверху раздается мелодичный баритон. Глаза, ласковые и игривые, смотрят на него с легким упреком.
— Еще минуточку, — шепчет Арсений.
— Ты вот скажи, братец, ты чего так французский запустил, а? Мать старается, учит тебя, а все без толку.
Арсений догадывается, почему он отстал, но предпочитает промолчать — у него появился видеомагнитофон, это редкость, не в каждой семье есть такое чудо техники, Арсений смотрит по нему фильмы все свободное время.
— А долго мы будем заниматься? — отвечает он вопросом на вопрос.
— Думаю, около часа, — важно отвечает дядя.
— Я имею в виду вообще, — робеет Арсений.
— Надо тебя подтянуть как следует. Пока не подтянем… Я тут работаю неподалеку, могу приходить к вам.
Арсений краснеет и утыкается в тетрадку.
— Мама говорит, ты Дюма любишь читать, это правда?
— Люблю. — И Арсению почему-то стыдно, что он читает фривольные романы, он прячет глаза. И в «Трех мушкетерах», и в «Виконте де Бражелоне», «Королеве Марго», во всех его любимых книжках, зачитанных до засаленности страниц, ему чудится что-то запретное, есть в них какой-то налет игривости и пикантности, чего-то полудоступного, такого, что он и сам не может выразить как следует. Только перед дядей ему почему-то немного неловко. Он не все понял, но за всякими там «альковами» и «покрывалами» он интуитивно угадывает еще недоступные ему недосказанности. Но дядя снисходительно слушает его признание.
— А почему у вас нет своих детей? — вдруг спрашивает Арсений.
— Потому, — усмехается дядя, — а ты мне язык не заговаривай. Готово?
— Да.
Дядя надевает очки и читает упражнение, написанное Арсением, попутно бормоча:
— Многие великие люди говорили и творили на французском. Дюма — это далеко не единственный знаменитый писатель и, возможно, не самый лучший. Это очень изящный и певучий язык. А почему ты начал его изучать? У вас в школе есть кружок?
— Мама хочет, чтобы я его знал. Хочет, чтобы я дипломатом стал.
— А что, дипломат — хорошая профессия. А то, что мама хочет, а не ты, это плохо. Ты должен сам себе выбирать занятия.
Арсению остается только вздыхать. Кто же виноват, что ему ничего не нравится, все скучно. Он пробовал и плавание, и фехтование… Потом мама предложила французский, и он согласился на свою голову.
— Хорошо, упражнение ты выполнил неплохо, но невнимательно кое-где. Ну, давай начнем разбирать текст.
Арсению скучно, но он чувствует силу, исходящую от дяди, силу, которой надо подчиняться, хочешь или нет. Это не мама, которую можно обмануть и сбежать на улицу. Он нехотя придвигается к столу, шелестит страницами старого учебника, пожелтевшего от времени, и лениво переводит стандартные «Жан уехал на каникулы», «Элен помогает матери на кухне»…
Стрелки часов движутся невыносимо медленно, но в конце концов побеждают, дяде нужно идти…
В следующий раз дядя приходит через неделю, и тут выясняется, что Арсений не знает неправильных глаголов.
Дядя нервно водит карандашом по бумаге, сердится, хмурит брови.
Арсений отвечает, и опять невпопад, неправильно, и вопросительно смотрит на учителя; ему еще скучнее, чем в прошлый раз.
Вдруг дядя делает нечто невероятное с точки зрения Арсения — на очередной неверный ответ он пребольно ударяет его линейкой по пальцам.