Шаманский бубен луны
Шрифт:
— Ты что ему сказала? — набросилась Герн на Таню.
— Твое какое дело? — блаженно прищурилась Таня и сразу стала похожа на сытую серую кошку. Так же ласково мурлыкнула, потянулась, и все услышали, как у нее на груди звякнул металл. Таня довольно сносно подхватила мелодию Джо Дассена, затянула. — Салют, бла-бла-бла-бла…салют, соммент тю вас…
Кропачев вернулась в класс какой-то растерянный, пропитанный запахом табака, кажется, плакал, доел остаток торта, мятый кусочек. Хорошо хоть Ася вовремя спохватилась, отобрала у Бородулиной. Приготовилась слушать гадости, что-то типа подхалимка, выпендрежница, но как ни странно Бородулина промолчала, опрокинула в рот пустую бутылку, дождалась сладкой капли, громко вернула бутылку на место.
— Ладно, если больше ничего нет, я пошла домой.
— Давайте отпразднуем Новый год у меня, — ошарашила Половинка весь класс предложением. — Правда, у меня одна комната, но зато большая. Места хватит всем.
Два дня Ася отпрашивалась. Мать удивлялась, не верила, но потом отпустила.
Половинка жила в «кривом» доме, который специально строили для англичан, строителей «Метанола». Ася быстро нашла подъезд, поднялась на третий этаж. Дверь оказалась незапертой. На вешалке уже не было места.
— Ну не расстраивайся, — кого-то уговаривала Наташа Бердникова, — ну не в братскую же могилу он слег. Появится.
— Ага, — бухтел в ответ голос (Веркин голос). — За ним знаешь, сколько девок бегает.
Ася вдруг порадовалась, что это нытье предназначено не ей. Вот пусть Бердникова слушает, успокаивает, а Ася будет радоваться празднику. Она вышла в свет коридора. Вера демонстративно отвернулась, Наташа кивнула на кухню.
— Чего так долго? Там уже вовсю готовят.
Кухня непривычно большая, как Асина комната. Но все равно не протолкнуться — много народа.
Ася прошла в комнату. Продавленный диван, рядом деревянный ящик, укрытый газетой, металлическая тарелка с оливье, разномастные чашки, кружки, стаканы. Под потолком из угла в угол протянута новогодняя гирлянда, к середине комнаты провисала бельевой веревкой. Огоньки таились в фонарных домиках, украшенных незатейливыми узорами-завитушками. Завитушки бесконечно заигрывали, цеплялись за юношеские затылки. Иногда гирлянда сваливалась очередному бедолаге на голову. Половинка охала, ахала, двигала коробку то к окну, то к двери. К косяку двери гирлянда была привязана более-менее хорошо, а вот к шторе крепилась только иголкой. После очередного падения, Гордеев догадался сделать петельку, накинуть на край гардины. А кто сказал, что так лучше. Гардина ведь тоже приколочена женской учительской ручкой. Гирлянда грохнулась на пол вместе с гардиной. Больше гирлянду не поднимали, пустили вдоль плинтусов по периметру комнаты.
После гимна Половинка взяла с подоконника большую глиняную кружку.
— А теперь — на счастье. Кто?
Все притихли.
— Кто разобьёт?
— Кружка ваша, вам и бить, — заметил Кропачев.
— Я хочу, чтобы разбили вы. На счастье класса. Возьмите, — пошла она по кругу, дошла до Аси.
— Жалко, — отказалась Ася.
— Для счастья не жалко.
Ну, если для счастья не жалко, то давай! Кружка оказалась тяжелой. Теплая глина, зеленая, малахитовая глазурь, такую роскошь лучше дарить. Ася высоко подняла кружку и уставилась на Половинку, — «У тебя последний шанс одуматься. Еще секунду и кружке хана», — Половинка ждала удара. Ася махала руками и продолжала пугать. Учительница смотрела восторженно, как ребенок, который ожидал чуда.
— Все загадывайте желания, — развела Половинка руками и приказала Асе кидать.
Кружка оказалась крепкой. От удара она развалилась всего на три части. Половинка подхватила осколок с ручкой и со всей дури шмякнула об пол. Второй подобрал Шилков, третий — Рита Герн. Бух! Бух! Вот тут и началось светопреставление. Кружку колотили до тех пор, пока она не превратилась в осколочное месиво.
Глава 19
А как будет Половинка по-английски?
На одном из скалистых берегов жили два рыбака, — вникала Ася в шотландские предания, которые ей дала почитать Половинка, — оба были холосты, примерно одного возраста, но внешностью и нравом походили друг на друга не больше, чем орел на тюленя.
Ася отложила книгу, из-под подзора выудила шерстяные носки, выскользнула на кухню. По запаху услышала, что мать испекла сладкие пирожки, скорее всего, с яблочным повидлом. Пирожки оказались с малиновым вареньем. Тоже ничего. Ася чувствовала, что страшно устала. Устала от утомительного учебного года, от Веркиных закидонов: на новогоднем огоньке чуть драку не устроила. За что, спрашивается? За то, что Ася не подвинулась на диване, на котором и так уже сидели ввосьмером. Вера так разбушевалась, что ее стали успокаивать Половинка и все одноклассники, даже Бородулина попыталась выправить конфликт, вернуть в праздничное новогоднее русло. А Вера все выговаривала и выговаривала… рычала, чмырила. Асе, конечно, все это не понравилось. Пришлось огрызнуться и раньше всех срулить. Получился не праздник, а ужас какой-то!
Почти полстакана набухала смородинного варенья, из-под крана наполнила холодной водой, разболтала, выпила. Так еще три раза.
— Чего маешься? С похмелья никак? — подозрительно брякнула мать.
— Щас назло тебе нажрусь!
— Там заведующая тебе передала десять рублей за окна.
— Серьезно? — У Аси аж в сердце полыхнуло. — Получается, это первая зарплата?
За две недели до Нового года она ранним утром надевала пальто и, проклиная все на свете, перлась в кафе. Ее глубокие следы резали пустынную снежную перину, а мысли маялись бесконечной дорогой, собственной отрешенностью. Неприглядная тайга, без единого скрипа или вздоха, тяжелыми ветками глубже куталась в зиму. Тускло горели уцелевшие фонари. Тяжелое дырчатое небо давило на голову, из него сыпался снег. Снег валил, как стиральный порошок, на кучу грязного валежника. Ветер тащил паровозные гудки, крутил небо, мотал ночь, постепенно высвечивая ее в хлипкое утро.
Ноги разъехались, Ася со всей дури бухнулась в снег. Разбилась? Нет, разбудилась. Где она? Что она? Кошмар какой-то!
За каким-то лядом вновь согласилась рисовать новогоднюю витрину. Господи, почему она такая слабачка и не может отказаться. Послала бы всех к черту. Никто из детей не ходил, а она появлялась, малюкала. Видно же, что рисовала плохо. И все равно заведующая просила, умоляла, уговаривала. В прошлом году Дед Мороз со Снегурочкой вышли убогими, выцветшими, нарисованные часы вместо 11.55 показывали 12.05, снег смахивал на морские волны. Пьяный слюнявый палец добавил Снегурочке мужское достоинство. Изнутри не особо заметно, а снаружи очень даже. Ржака на весь город, Асе позор, кафе слава. Заведующая по горячим следам попыталась дознаться до хулигана, когда выяснила, кто хмельным ужином сидел со Снегурочкой рядом — струхнула, сама замазала. Зачем сориться с «мохнатой рукой» из-за такой «ерунды».
Может, Ася себя накручивала, может, рисовала неплохо, но она уже выросла из детских картинок, щенячьего восторга, страха, разочарования, нелогичности. Детство стало ей мало. Теперь натягиваясь на подростковое тело, оно не плакало и хныкало, а чертыхалось и материлось…
Ася опрокинула стакан в рот, остатки варенья бухнули в горло.
— На… ющий… од… не… — Жуя ягоды, сполоснула стакан, вернула на полку.
Грохнула крышка духовки.
— Я не поняла, что ты сказала, — буркнула мать и добавила газа.