Шаманский бубен луны
Шрифт:
Что показывали на экране, помнила урывками, весь фильм подглядывала за Шилковым, как он не отрывался от Светличной. Она владела им, она его выпивала. Как из капельницы, вся его любовная сила уходила ей. Он погибал, а она расцветала, — эта мысль Асе стала чрезвычайно неприятной, она уже безмерно боялась за Шилкова. Он что, дурак, ничего не чувствует, не понимает? Сколько это будет продолжаться? Насколько хватит его сил? Как долго он ее удержит? Несколько дней? Несколько недель? Может, его хватит на всю жизнь? Скорее всего, это будет мучительное умирание, медленное испарение. Может, наоборот, он нуждается в этих любовных муках. — … Вот ты меня ударил. А я тебя зауважал! — сказал герой с экрана. — Врет ведь, зараза! — поняла Ася. — Далеко пойдете, — ответил другой герой… И Ася почему-то подумала, что Шилков, как этот другой герой, превращался в смелого Зорро и теперь своей героической любовью исправлял этот омерзительно жуткий мир.
Да уж, унесло Асю основательно, прямо-таки напридумывала, накрутила офигительных сказок.
После фильма Ася заторопилась домой. Пока толкалась на выход, на кого-то наступила, ее грубо оттолкнули — поругалась. Пока бежала домой, вздрагивала от каждой тени. Блин, ночью очень много уродливый теней, которые так и норовят схватить, утащить. Светличной хорошо, у нее есть провожатый, а у Аси нет и не предвидится. Ночью, в своей кровати, она еще не раз извлекала из памяти опьяняющее дивное мгновение. Она закрывала глаза, делала вдох и погружалась в грезы, где ее так же любили, ласкали, потому что она тоже обладала собственным любовным ароматом. Она так и уснула с чувством влюбленности в любовь и ощущением присутствия того единственного рядом, словно это было не во сне, а наяву.
Утром Ася проснулась с головной болью, налила чай, выпила рыбьего жира, про себя отметила, что не так уж и противно, бывает хуже. Выйти раньше Веры не получилось. Теперь плелась вслед за ней, могла бы обогнать, но тогда бы пришлось проявиться. Вся их дружба теперь казалась откровенным свинством. Самое главное, что бесило, это то, что ничего не объяснила, просто выкинула на помойку. Блин, забыла вынести мусор. Ладно, вечером постою. Правда, вечерняя очередь протягивалась на полдома. Зато с соседями встретишься, посплетничаешь. Полное ощущение вечерней сходки, мусорная тетка с высоты кузова грязной палкой дирижировала людским оркестром. Длинным гудком машина сообщала о прибытии: пора избавиться от мусора, заодно очиститься от внутреннего хлама, освободить гнилое себя от себя…Однажды, когда машина призывно гудела, Ася сравнила этот звук с дудочкой Нильса. Как крысы, к машине потянулась вереница людей с ведрами. Ася стояла первой, значит, и утонуть должна была первой.
Чтобы не обгонять Веру, пошла тайной тропой, позади дома Екатерины Алексеевны. Все-таки не удержалась, заглянула в окна первого этажа, обычно здесь встречала тихую улыбку Татьяны Сергеевны. Сегодня окна скорбно зашторены желтыми выгоревшими шторами. В этой квартирной коробочке теперь было замуровано горе.
На площади все-таки с Верой пересеклась. Вот какого фига ты меняешь маршрут? Чо уставилась, как скорпион?
— Вера! — заорали сзади.
Ася и Вера обернулись на голос одновременно. По тропинке бежал Сергей.
Вера, ожидая его, притормозила, Ася рванула вперед. Может, из-за Сереги отвернулась, ушла в другую новую, прекрасную жизнь. Первая любовь, всплеск юношеского максимализма. Может это когда-то случится и с Асей, она впервые влюбится, возвысится над одноклассницами. А вдруг с ней что-то с не так, глотнула в детстве отворотного зелья. Наверное все девчонки уже влюблены, Конева и вовсе родила, а Ася отстает в развитии, поэтому и теряет своих друзей. А может, и не было дружбы с Верой, просто была вера в Веру, иллюзия единства. Ася ничего не потеряла, потому что ничего не имела. Почему-то вспомнилось, как они с Верой отдыхали в пионерском лагере «Уголек», где Верина мачеха была директором. Им по блату часто выдавали двойную порцию компота. Повариха однажды разорилась на три банки чешского «Ассорти», — в желтой, сладкой жидкости лежали дольки груш, персиков, слив. Отгибали язычок, металлический хомут расправлялся, освобождал банку от крышки. А горло у банки широкое, спокойно влезала рука. Первыми съедали черешню, потом сливы, яблоки, груши. Жидкость выпивали по кругу. Следили, чтобы все было поровну, у особо присосавшихся банку отбирали…
Половинка за классное руководство взялась основательно. После уроков коварно излавливала класс у кабинета, как стадо баранов, вела в свое стойло. И вновь анкеты, вопросы, ответы, выводы. Странным образом количество проблем не уменьшалось, а раздор между учителем и школьниками усиливался. Мотив был ясен. Поскорее покинуть это серое, унылое здание, переполненное обидами и придирками, так по крайней мере казалось каждому ученику — безудержный муравейник любился трудно.
— Давайте проведем «Огонек», — однажды выдала Половинка. — Купим торт, конфеты, лимонад, я принесу проигрыватель, пластинки Джо Дассена. Джо Дассена любите?
Класс молчал. Джо Дассена никто не знал.
Половинка пыталась улыбкой снять напряжение — взмахами рук демонстрировала хорошее настроение. А сама по ходу не ведала, что дальше делать со своей судьбой: учительствовать, податься в аспирантуру, уйти в районные комсорги. У нее много завидных предложений. А она рванула по семейному пути — продолжила династию. Дед когда-то владел земской школой. Половинка собрала анкеты, уставилась в окно. Почему они все смотрят в окно? Что там? Может кажется, что только окно или именно это окно отделяет ее от всего мира. Окно — такое мелкое препятствие: ему подвластно сохранить тепло, защитить от ветра, но оно не сможет постоять за себя, малейший толчок, осколок, трещина — и все вдребезги, путь открыт.
— А кто будет покупать торт? — осторожно спросил Кропачев.
— Ну вот вы и будете, — твердо ответила Половинка.
— Куплю и съем.
— Ты нормальный? — обернулась Рита Герн к Кропачеву. — Тебе же пояснили, огонек, лимонад, тортик, танцы.
— Танцы, шмансы, зажимансы, — одновременно хохотнули с последних рядов голоса.
— В семь вечера устроит? — подняла руку Половинка. — Я договорюсь с Риатой Георгиевной, чтобы нас пустили в школу. От меня проигрыватель и пластинки. Лимонад и торт на ваше усмотрение. Только организовывайтесь сами.
— Как это? — удивилась Вера.
— Сами соберите деньги, все купите. Можете не покупать, просто устроим танцы.
— Не, без лимонада кисло, — скуксилась Бородулина.
— Вот ты этим и займись, — обрадовалась Половинка.
— Я не приду.
— Очень хорошо, — не сдержалась Ася. Теперь ей уже точно хотелось пойти на «Огонек». — Давайте, я куплю торт, а пацаны лимонад.
— Почему снова пацаны? — понеслось со всех сторон.
— Потому что лимонад тяжелый.
Голос у Джо Дассена оказался бархатным, угадывалась красота, стиль, утонченность этого человека. Ася сидела за учительским столом. Перед проигрывателем лежали гибкие синие пластинки из журнала «Кругозор». Девчонки танцевали в центре класса, предварительно все парты распихали по стенам. Пацаны притулились на подоконниках. Кропачев торчал у парты с едой и тревожно приглядывался к бутылкам с лимонадом «Буратино».
— Давайте есть торт, — бесконечно требовал он и цеплял арахис с края бисквита.
— Дай послушать! — начинали все. — Торт пришел есть?
— Конечно, — бухтел Кропачев и шел приглашать Таню Компотову на танец.
Лишь бы из нее не посыпались патроны, мысленно съязвила Ася.
Кропачев, словив снисходительный взгляд Компотовой, струхнул, передумал, уже рванул сбежать, но Таня перехватила, потащила на середину класса, положила его руку себе на талию, потом опустила чуть ниже. Кропачев дернул руку вверх. Таня что-то прошептала ему на ухо. Кропачев вытаращил глаза, словно она призналась ему в любви. Он скорее бы спрыгнул с утеса в Косьву, чем в это поверил. Таня вновь что-то прошептала, он замер, ошеломленно уставился на нее, весь его вид говорил о потрясении. Он отодвинул ее, как тяжелую мебель, выцепил из вороха одежды свою куртку, пропал из класса.