Шампавер. Безнравственные рассказы

Борель Петрюс

– Горе ваше мне понятно, но все это вполне поправимо. Просто одно из тысячи похождений молодости, каких у вас еще будет немало: пожалуйста, не привыкайте из-за этого каждый раз себя убивать. Все, что вы мне рассказали, никак не может быть серьезной причиной для самоубийства. Знаю, знаю, разочарование бывает иногда очень горьким; но сильный и мыслящий юноша, как вы, должен уметь преодолеть еще и не такие трудности. Все это какое-то ребячество, и если всем нам еще доведется жить снова после того, как на нашей земле не останется ничего живого, вы обретете новую оболочку и спокойствие, вы, разумеется, сильно устыдитесь того, что когда-то пожертвовали собой ради такой малости, такого пустяка.

– Как я уже сказал вам, я принял решение покинуть жизнь еще до постигшей меня катастрофы; только любовь заставляла меня откладывать исполнение этого плана. Я даже не уверен, встреть я другую, попадись мне женщина достойная и верная, не расстался ли бы я со своим намерением. Но сейчас все изменилось, я поклялся с собой покончить; клятву преступать нельзя.

– Видите, я, оказывается, был прав, сочтя вас помешанным.

– Помешанным!.. Скажите же мне тогда вы, который в своем уме, что мы делаем на земле? Для чего, зачем мы тут? И вообще кто мы такие, жалкие гордецы? Или все дело лишь в том, что мы подлежим воспроизведению и уничтожению?

– Вы сошли с ума!

– Мы отклонились в сторону, давайте вернемся к причине моего посещения: еще раз умоляю вас, исполните мою просьбу; я оплачу

все издержки.

– Какую просьбу? Чего же вы, собственно говоря, хотите?

– Сущий пустяк. Я просто хочу, чтобы вы меня гильотинировали.

– Никогда, друг мой, это чистейшее чудачество. Даже если бы я захотел, я бы не мог. Увы! Да не допустит господь, чтобы я нанес вам даже ничтожную царапину.

– Почему? Разве вы не вправе, разве вы не вольны делать что вам заблагорассудится? Общество вручило вам скрипку, так разве вы не вправе на ней играть сколько душе угодно? Разве оно может запретить вам оказать кому-то дружескую услугу?

– Что верно, то верно, общество оставило мне в наследство плаху, а вернее, отец отписал мне гильотину наместо всего движимого и недвижимого имущества. Но общество сказало мне: будешь играть на своей скрипке только для тех, кого мы сами к тебе пришлем.

– Так вот оно-то меня и послало.

– Ну уж нет.

– Вот именно, меня привело мое отвращение к этому обществу.

– Вы сразу пришли ко мне, мой милый, а так это не делается. Вы по столбовой дороге прикатили, а надо было взять в обход; извольте-ка вернуться да пройти через жандармов, через тюрьму, тюремщиков да судей.

– Так вы решительно не хотите оказать мне эту услугу? Вы неучтивы. Но господи боже мой! Я вовсе не прошу непременно делать это среди бела дня, на глазах у всего Парижа, посреди Гревской площади: это наше частное дело, обставим все по-домашнему: там вот, в уголке вашего сада, все равно где, по вашему усмотрению. Видите, какой я покладистый.

– Нет, это невозможно: убить невинного!

– А разве у нас это не делают каждый день?

– Я не убийца.

– Как это жестоко – отказывать в том, что вам ровно ничего не стоит!

– Я не душегубец.

– Может быть, я вас обидел, но я этого не хотел; вы не какой-нибудь разбойник, я это знаю; всем известны ваше человеколюбие, ваша филантропия.

– Если вы искренно желаете смерти, самый простой выход – самоубийство: первое попавшееся оружие, пистолет, наконец, ваш скальпель…

– Нет, мне это не подходит, не будет полной уверенности в успехе; рука может дрогнуть, вот и оплошаешь, может произойти, как говорится, осечка. Можно себя покалечить, изуродовать.

– Очень жаль.

– А ваш способ такой быстрый, такой верный; прошу вас в виде компенсации за всех тех, кого вам пришлось обезглавить, умоляю вас, отрубите мне голову по-дружески.

– Не могу.

– Но это же нелепо.

– Не будьте навязчивым.

– Ладно же, не хотите по-хорошему, так вас заставят меня убить. Если дело лишь за тем, чтобы пройти через жандармов и судей, что же – и пройду!

– Вот тогда я буду вашим покорным слугой.

– Не хотите, ну-ну! Почему? Потому, что я невиновен: ничего себе причина! В конце-то концов, если непременно необходимо, чтобы я совершил преступление, то это все легко и просто! Ну-ну!.. Во Франции хватает Коцебу, а вот Карлов Зандов [311] что-то маловато!

311

Коцебу Август Фридрих Фердинанд, фон (1767–1819) – немецкий писатель, реакционер по своим общественным и политическим взглядам, противник просветителей и Великой французской революции. Несколько лет провел в России на государственной службе. Когда в 1818 году появилась «Записка о современном положении Германии», написанная А. Стурдзой по поручению Александра I, то автором этой «Записки» сочли Коцебу. «Записка» направлена главным образом против либеральных порядков в немецких университетах, которые беспокоили правительство своим вольнодумством и атеизмом. Коцебу неоднократно высказывался против студенческой молодежи и требовал ограничить существующую в учебных заведениях свободу. Появление «Записки» стало поводом к убийству Коцебу, которое совершил немецкий студент Карл Занд в Мангейме в 1819 году. Убийца был казнен в 1820 году по приговору Мангеймского суда. Об этом событии упоминается в эпиграмме А. С. Пушкина «На Стурдзу»:

Холоп венчанного солдата,Благодари свою судьбу,Ты стоишь лавров ГеростратаИ смерти немца Коцебу.

Слава Карлу Занду!..

Господин исполнитель высшей кары, до скорого свидания, не позднее чем через месяц. Будьте готовы, велите получше наточить на кузнице нож, мне не хотелось бы, чтобы он был тупым.

– Да хранит вас бог от меня, молодой человек!

– Во Франции есть пошлые писатели, что продались за границу, свои пошляки, растлевающие молодое поколение, свои Коцебу!.. Так пусть у нее будет и свой мститель, свой Карл Занд! Слава Занду!!!

VI

Другая неблагопристойность

Пасро пишет к Филожене. – Прошение в палату. – Он предлагает построить завод. – Преимущество, которое извлечет государство из этой новой монополии. – Рехнулся Пасро или он покамест в своем уме? – Это еще вопрос.

– Лоран, немедленно пошли это письмо городской почтой. Дойдет оно к пяти часам?

– Нет, ваша милость, поздно уже.

– Тогда отправь его с нарочным.

– К мадмуазель… мадмуазель Филожене на улицу Менильмонтан. Мадмуазель Филожена! То-то я сразу догадался по вашему виду, барин, что вы влюблены!

– Тебя не проведешь!.. Очень влюблен. Постой, вели-ка еще снести это письмо в палату общин, то бишь депутатов, и отдать его в секретариат.

– Спешное тоже?

– Очень спешное.

В первом письме Пасро просил Филожену быть дома после обеда, ибо он хочет зайти к ней в шестом часу вечера.

Другое было прошение в палату, и вот приблизительно его содержание:

ИХ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВАМ ГОСПОДАМ ДЕПУТАТАМ

Милостивые государи,Не сочтите неприличным, что молодой юнга, как я, взял на себя смелость подать из глубины трюма очень скромный совет старым кормчим трехпалубного корабля конституционного государства.В час, когда страна в нищете, а казна в третьей стадии чахотки, в час, когда наши милые налогоплательщики пораспродавали с себя все, вплоть до подтяжек, дабы уплатить подати, сверхподати и архиподати, обложения и контробложения, подушные и сверхподушные, налоги и сверхналоги и вынести несусветные вымогательства; в час, когда ваша запутавшаяся в долгах монархия и ваш грушевидный суверен [312] висят на волоске, каждый благомыслящий гражданин чувствует себя обязанным прийти ей на помощь, будь то взятками, будь то доброхотными подношениями, будь то остроумным советом. Мне, как не достигшему совершеннолетия, остается только этот последний способ.На бога надейся, а сам не плошай. [313] Итак, честь имею предложить вам новый вид налога, от которого

страна не оскудеет; новый налог не более обременителен для благородных сословий, для идальго и архиепископов, чем для простолюдинов. Новый налог не помешает людям низшего сословия иметь приварок к хлебу, когда у них есть хлеб; новый налог высоко нравствен, это совершенно из ряда вон выходящий налог, ибо это налог не на игорные дома и не на лотереи, не на сальные свечи, не на женщин легкого поведения, не на табак, не на судей, не на живых, не на мертвых; короче говоря, новый налог извлекает пользу из одних только умирающих. Необходимо ведь, поелику это возможно, обкладывать налогом предметы роскоши.В течение последних лет самоубийство вошло у нас в обычай и получило широкое распространение: [314] иные злопыхатели, без сомнения из карлистов [315] или из республиканцев, приписывают его бурный рост бедствиям нашего времени. Дураки-то какие! Итак, повторяю, самоубийство стало очень модным, почти столь же модным, как в третьем веке христианской эры. Как и дуэли, самоубийство неискоренимо, и вместо того, чтобы предоставить самоубийство самому себе (и в чистый убыток), было бы, мне думается, куда умнее сделать из него своего рода дойную корову и надоить с нее изрядный доход.Вот в двух словах то, что я предлагаю. Правительству следует учредить в Париже и в главных городах каждого департамента большой завод или некий механизм, приводимый в действие водой или паром, наподобие гильотины, чтобы убивать легким и приятным способом людей, уставших от жизни и желающих покончить с собой. Тела и головы падали бы в корзину без днища, и их тут же уносило бы течением; таким образом можно было бы избежать расходов на похоронные дроги и на могильщиков. В местностях с сухим климатом можно бы присоединить весь этот механизм к, ветряной мельнице. Наблюдение за механизмом и управление им можно было бы поручить палачу округа, который жил бы в том же помещении, так же как кюре живет в церковном доме, и никому бы не пришлось платить дополнительного жалования.Согласно сделанным и проверенным подсчетам, ежедневно в каждом департаменте самоубийством кончает в среднем десять человек, что составляет 3650 человек в год и 3660 – в високосный год, а общее количество для всей Франции для обычных лет 302950 и 303 780 – для високосных. Можно назначить среднюю плату сто франков, но для людей знатных можно было бы устроить отдельные кабинеты, которые оплачивались бы соответственно дороже, так же как часовни при церквах для венчаний; 302950 по 100 франков с человека, что составит 30 295 000, – вне всякого сомнения, очень заманчивый и значительный доход, могущий изрядно поддержать казну. Учреждение это удовлетворит всем требованиям, которые выдвигает общество, а именно: оздоровлению нравственности и государственным нуждам. 1) По части оздоровления: окрестный воздух перестал бы загрязняться гнилостными миазмами, ядовитыми испарениями, которые исходят от трупов самоубийц, разбросанных и разлагающихся по дорогам. Тем самым мы избавились бы и от тифа. 2) По части приятности: граждане не подвергались бы опасности уткнуться носом в болтающиеся ноги повесившихся на деревьях в местах общественных гуляний и в городских садах или же быть раздавленными теми, кто выбрасывается из окон. 3) Для самих самоубийц, ибо они получат полную гарантию в успехе своего предприятия в условиях приятных и удобных, а страна избавится от уродов, калек – от всех, кто может изувечить себя неловкой попыткой свести счеты с жизнью. 4) Нравственность много выиграла бы, прежде всего, уже потому, что все совершалось бы на законном основании и в полнейшей тайне; помимо всего прочего благодаря этому самоубийство, ставших делом общегородским и прибыльным, в скорости выйдет из употребления; так комедианты пришли в упадок с тех пор, как они сделались полноправными гражданами, перестав быть париями, стоящими вне общества и закона. 5) Выгодно это было бы и для государства, поскольку огромные суммы потекли бы в его копилки.Цивилизация, господа, как говорится в вашей красноречивой газете «Конститюсьоннель», [316] идет вперед гигантскими шагами, и Франция, господа, – тамбурмажор этой цивилизации, бегущий в семимильных сапогах. А посему именно Франция призвана подать всему миру пример первенства во всех социальных улучшениях, во всяком прогрессе, во всех филантропических учреждениях; вам же, господа, представляющим сию славную Францию, вам, маякам этого светоносного века, как говорит ваша газета «Конститюсьоннель», надлежит великодушно одобрить столь важный проект. Одобрив его, вы наполните изобилием казну и веселием сердца самоубийц, людей, каковые не будут более обречены, как и я сам в этот час, мерзко ковырять себя ножом, дробить себе череп, стреляя из аркебузы, или, на худой конец, вешаться на оконной задвижке.Честь имею, милостивые государи, с великим уважением пребывать вашим смиреннейшим и покорнейшим почитателем,

312

В 30-е годы были очень распространены насмешки над королем Луи-Филиппом. Все началось с того, что Ш. Филиппон, директор сатирического еженедельника «Карикатура», набросал серию рисунков, в которых обнаруживалось и подчеркивалось сходство формы головы Луи-Филиппа с грушей. С тех пор коронованная груша стала символом Июльской монархии. «Это неудобоваримый и малопитательный фрукт. Народ, который стал бы употреблять его длительное время, мог бы умереть в конце концов, доведенный до истощения» – писала «Карикатура» в сентябре 1832 года.

313

На бога надейся, а сам не плошай (Aide-toi, le ciel t'aidera). – Эта превратившаяся в пословицу строка взята из басни Лафонтена. (Возчик, увязший в грязи, Le chartier embourb'e). Цитируя эту фразу, Пасро напоминает правительству о существовавшем в эти годы революционном обществе, которое так и называлось: «На бога надейся, а сам не плошай». Целью этого общества было объединить все оппозиционные силы в борьбе против реакционного правительства.

314

В первые годы после Июльской революции самоубийство действительно стало массовым бедствием. В 1832 году Беранже пишет стихотворение «Самоубийство», посвященное двум демократическим поэтам О. Лебра и В. Эскуссу, покончившим с собою. Эти смерти положили начало трагической «эпидемии» самоубийств. «Самоубийство царило тогда в Париже» – вспоминает о начале 30-х годов Бальзак в повести «Дочь Евы». В. Гюго в стихотворении «Ему двадцатый шел…» и Огюст Барбье в стихотворении «Любовь к смерти» также говорят о массовых самоубийствах. Этой теме посвящены многие книги, стихотворения, картины, статьи в печати «Revue de Pans», ссылаясь на статистику самоубийств в странах Европы, говорит о катастрофическом первенстве Франции по сравнению с Англией, Германией, Россией. Противники июльского режима, будь то республиканцы или легитимисты, связывали иногда это огромное число самоубийств с массовым и крайним разочарованием в «республиканской монархии».

315

Карлист – сторонник французского короля Карла X, изгнанного революцией 1830 года и бежавшего в Англию.

316

«Конститюсъоннелъ» – либеральная газета эпохи Реставрации. После Июльской революции она утрачивает характер оппозиционного органа печати и становится почти официальной газетой.