Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
Шрифт:
— Какая печальная история, Фу Тсун, но долг часто требует от нас того, чего самим нам не очень-то хочется.
— Ты права, мама. Но это еще не конец пьесы.
— Вот как? О чем же еще она может поведать?
— В последней картине Слуга, у которого отняли Принцессу, отправляется обратно на Восток — в путешествие длиной в две тысячи миль.
Цзян улыбнулась. У дочери есть право выбора, которого не имела она сама. Женщина протянула руку и погладила прекрасные черты столь любимого ею лица. Цзян знала, что, несмотря на профессию матери, Фу Тсун придерживается консервативных взглядов. Цзян помогла
— Сказительницей? — удивленно переспросила дочь, когда Цзян сообщила ей об этом.
— Это старинная традиция, которая стерлась из памяти многих. Еще до того как суд в Поднебесной стали вершить маньчжурские суды, при императорском дворе всегда находились два историка — Летописец и Сказитель. В обязанности Летописца входило вести хроники, в которые заносились даты и описание всех исторических событий, а Сказитель переосмысливал их, превращая в предания. Сам Цинь Шихуанди сказал: «Цените Летописца, поскольку он рассказывает быль. Но еще больше почитайте Сказителя, ибо он изрекает истину о том, что произошло».
Фу Тсун внезапно насторожилась и отвела взгляд в сторону.
— Ты не перестаешь удивлять меня, мама.
Слова дочери заставили Цзян улыбнуться.
— Ты Сказительница, дочка. Многие из нас уже давно поняли это. Ты позволишь мне так тебя называть?
«Сказительница, — подумала Фу Тсун. — Я заслужила честь называться Сказительницей».
Она кивнула.
— Ответь мне, Сказительница, готова ли ты со своей труппой предпринять путешествие?
«Куда и зачем?» — хотелось спросить Сказительнице, но она знала, что задавать матери вопросы — дело безнадежное. Ей также было известно, что мать никогда и ничего не говорит попусту и все ее помыслы направлены на благо Шанхая. А то, что было во благо Шанхая, устраивало Фу Тсун и ее артистов.
— Это важно, — сказала она, и ее фраза не была вопросом.
— Иначе я бы не спросила тебя, Сказительница.
— Ты оказываешь мне честь этим титулом и доверием, мама.
— Это ты оказываешь мне честь талантом и верностью, дочка. Ты укрепила свою семью, твоя опера великолепна, и, если бы это не было так важно, я ни за что не попросила бы тебя снять ее с подмостков. Ты это знаешь.
— Да, знаю. Возникла какая-то опасность?
— Нет, ничего такого. Мне лишь хотелось, чтобы ты включила в труппу одного начинающего актера.
— Я его знаю?
— Нет.
Внезапно Сказительнице стало страшно.
— Дозволено ли мне спросить, кто такой этот актер и почему ты…
— Нет.
— Как тебе будет угодно, мама, — поколебавшись, кивнула Сказительница. — Но могу ли я хотя бы узнать, обладает ли этот человек актерским дарованием?
— Не знаю, может ли он петь или танцевать, но выполнять акробатические трюки и жонглировать он умеет не хуже, а то и лучше любого из твоих актеров.
— Хорошо. Если он атлет, ему не придется ни петь, ни танцевать.
— О, этот парень — настоящий атлет, в этом можешь не сомневаться.
— Прекрасно. Могу ли я использовать его по своему усмотрению?
— Тут
Глаза Сказительницы округлились. Откуда матери известно, что она чрезвычайно недовольна игрой актера, который исполняет эту роль сейчас?
— Когда я могу познакомиться с юным атлетом?
— Когда вы отправитесь в путешествие.
— В Пекин?
— Нет, в Нанкин.
Сказительница побледнела. Древняя столица Китая находилась под властью тайпинов.
— Я заручилась гарантиями того, что ваше путешествие по территории Небесного царства будет безопасным. Их дал мне один из его военачальников. Ты знаешь этого человека, — сказала Цзян с загадочной улыбкой.
Сказительница хотела спросить, кто этот человек и откуда она может его знать, но мать поцеловала ее в щеку и вышла.
В ту ночь один из клиентов заведения Цзян, вдребезги пьяный француз, потянулся к одной из девочек, но промахнулся и сбил трехногую жаровню. От раскаленных углей шелковое кимоно девицы вспыхнуло. Огонь перекинулся сначала на покрывала и подушки, затем — на стены, и скоро бордель превратился в бушующий пожар. Той же ночью в Шанхае, Городе-у-Излучины-Реки, дотла сгорело каждое десятое здание. Но это был лишь наименее значимый повод волноваться для Троих Избранных, которые наконец пустили стрелу высоко в небо.
Сказительница собрала представителей своего клана на северном берегу реки Хуанпу. Отсветы огромного пожара, бушевавшего в отдалении, придавали ночи необычные, странные краски. Над ямой с раскаленными углями шипела на вертеле жирная свинья. Луна уже взошла высоко, ночной холод усиливался, но никто не уходил, даже самые маленькие. Женщины — сильные женщины из клана ее безвременно скончавшегося мужа — стояли и ждали, когда она заговорит. Она сделала глоток крепкого китайского вина и высоко подняла бокал. Все члены клана встали и выжидающе смотрели на нее.
— Выпейте и сплюньте, — приказала она.
Все сделали так, как она велела. Запах сотен чанов с нечистотами, являвшихся семейным бизнесом ее покойного мужа, в холодном ночном воздухе казался сладким.
— Еще раз.
Все снова выпили и сплюнули.
— Хорошо — кивнула она. — А теперь поговорим о важном.
Сказительница в общих чертах пересказала план ее матери отправить оперную труппу в Нанкин, цитадель Пророка, но не сообщила зачем и быстро заставила умолкнуть редкие протестующие голоса.
— Соглашение о нейтралитете, которое длинноносые заключили с Пророком, продолжает действовать, поэтому нас никто не станет силой удерживать в городе. Однако нам не следует уповать на судьбу и тем более верить слову фань куэй, поэтому мы отправимся в путь нынче же ночью.
— Это безопасно? — осведомилась мать покойного мужа.
Пожилой женщине хотелось прикоснуться к ее волосам, рассказать о гордости, которую она испытывает оттого, что такой человек, как Фу Тсун, является членом клана Чжун. Но среди этих людей было не принято публично демонстрировать свои чувства. Этому неписаному правилу они следовали, даже оставаясь наедине. После смерти мужа Сказительница посвятила всю нерастраченную любовь главному делу своей жизни — опере.