Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
— Совершенно верно. Значит, ты все помнишь? — Фон заплакал. Отец утер ему слезы. — Ты знаешь, куда я отправляюсь?
Мальчик опять кивнул.
— Куда, Фон? Куда я ухожу?
— Ты уходишь сражаться за то, чтобы все было по справедливости.
— Правильно. Я ухожу сражаться за то, чтобы Слуга и Принцесса могли пожениться, если они любят друг друга. Это ведь справедливо, Фон?
— Да, папа, — ответил мальчик, но его маленькое тело стала бить дрожь.
— Дай мне руку, Фон.
Мальчик протянул руку и посмотрел в добрые глаза отца. А потом увидел две красивые стеклянные бусины, которые отец положил ему в ладонь.
— Это мне, папа?
— Да. Когда я первый раз смотрел спектакль, в той
Фон наклонил голову, и отец поцеловал его в лоб. Мальчик ухватил отца за волосы и притянул его голову к своему лицу. Он глубоко вдохнул отцовский запах, а потом отпустил его. И только когда мужчина направился к двери, окликнул отца:
— А кто защитит меня от бабушки?
Вскоре после ухода отца Фона еще тысячи таких же, как он, мужчин покинули Шанхай, чтобы присоединиться к армии Мао. А чиновников из националистического правительства осенила мысль печатать побольше денег, «чтобы народ был счастлив». К концу 1946 года из-под печатного станка вышли четыре с половиной триллиона новых китайских долларов. Инфляция взлетела до отметки, когда деньги стали в буквальном смысле бесценными, то есть стоили меньше, чем бумага, на которой они были напечатаны. Один американский доллар меняли на миллион китайских. А к 1949 году уже на шесть миллионов.
Цены росли даже не с каждым днем, а с каждым часом. Торговые лотки ставили прямо у банков, чтобы люди, сняв деньги, могли потратить их сразу, пока они еще имели хоть какую-то цену. Многие рабочие требовали, чтобы зарплату им выплачивали рисом.
Ирония заключалась в том, что приезжие, незнакомые с реалиями повседневности, полагали, что Шанхай процветает. Люди хорошо одевались и ели, но у них просто не было иного выбора. Деньги, которые они получали в понедельник, полностью обесценивались к пятнице, поэтому шанхайцы были вынуждены тратить все, что получали, сразу же, не дожидаясь, пока заработанное превратится в прах. С прилавков моментально исчезли соломенные сандалии — традиционная обувь шанхайцев, — уступив место более дорогой обуви.
Так называемые белые воротнички и офисные работники уходили в простые рабочие, иначе они были обречены на голодание. Вдобавок ко всему в Шанхай ежедневно возвращалось более шести тысяч беженцев, в результате чего очень скоро население города перевалило за шесть миллионов — на два миллиона больше, чем было десять лет назад, до японского вторжения.
Многие по-настоящему богатые китайцы оказались достаточно расторопны, чтобы избежать гоминьдановских сетей. Что ж, большие деньги всегда сродни перекати-полю.
Торговцы фань куэй поначалу пытались реанимировать свой бизнес, но вскоре убедились в бесплодности этих усилий. Врассун распродал всю свою шанхайскую недвижимость, перевел операции на Карибы, а затем и сам переехал туда. Оказавшись там, он заново вложил свои активы, но на сей раз — в экономику Южной Америки. Примеру Врассуна последовало большинство торговцев, покинувших Город-у-Излучины-Реки.
Безудержная инфляция в Шанхае явилась прямым результатом упрямого нежелания Чан Кайши поделиться властью с коммунистами. Из-за этого он был вынужден тратить восемьдесят процентов своего бюджета на вооружение и содержание армии. Несмотря на все усилия американцев, пытавшихся выступать посредниками в процессе примирения между Чан Кайши и Мао Цзэдуном, к июлю 1946 года любые переговоры между Мао и Чаном прекратились и гражданская война перешла в открытую фазу.
Америка вывела все свои войска, хотя и продолжала оказывать республиканцам материальную и финансовую помощь.
Армия Мао разрослась почти до трех миллионов человек, и к 1948 году он был готов захватить Маньчжурию и города к северу от Янцзы, находившиеся в руках националистов. Но победу Мао принесла не армия, а поддержка со стороны народа.
Последний и, пожалуй, самый идиотский финансовый маневр Чан Кайши заключался в том, что он объявил о введении золотого юаня, равного четырем американским долларам. Один золотой юань можно было купить за три миллиона китайских долларов, и все — абсолютно все! — были обязаны перевести сбережения в новую валюту.
Ответственным за претворение в жизнь нового закона был назначен Цзян Цзиинго, сын Чан Кайши, и, подобно отцу, ради осуществления этой цели он прибег к террору и мародерству.
Цены и зарплаты были заморожены.
Эта уловка работала меньше месяца. Стоимость есть стоимость, и определять ее произвольно, по собственному усмотрению не может ни одно правительство. Со временем этот урок пришлось усвоить даже коммунистам.
Единственными в Шанхае, кто продолжал поддерживать Чана до последнего, оставались представители среднего класса, но теперь и они ополчились против него. Все их сбережения окончательно обесценились, будучи переведены в новую, еще более никчемную валюту, и бытовало мнение, что вся эта затея придумана лишь для того, чтобы власть имущие могли еще туже набить карманы.
Когда сын Чана, которого, по-видимому, одолели угрызения совести, попытался расследовать эти слухи, след привел к таким влиятельным семьям, как Гуны. Услышав об этом, его мать, мадам Чан Кайши, срочно прилетела в Шанхай и публично отхлестала сына по щекам. Так был положен конец слабой попытке сделать систему хоть немного более справедливой.
Тем временем Чиани, Суны и Гуны переводили свои состояния — как нажитые, так и украденные — в Соединенные Штаты, где им ничто не угрожало. Тогда же произошел примечательный инцидент. Самолет, направлявшийся из Чунцина в Америку, в связи с технической неисправностью совершил вынужденную посадку на территории США. Когда генерал Джордж Маршалл и его люди нашли самолет, они были изумлены, обнаружив, что он до отказу набит американской валютой, которую семейство Сун переправляло на свои счета в банках Америки.
А ведь по сравнению с теми масштабами, в которых воровали мадам Чан Кайши и ее супруг, Суны были просто скромниками!
И народ знал это. Поэтому конец был неизбежен.
Республиканские генералы во главе целых батальонов переходили на сторону коммунистов. Остальное было делом времени.
Пал Сучжоу, оставив открытым для удара Нанкин.
Затем — Тяньцзинь, а чуть позже, почти не встретив сопротивления, Красная армия генерала Линь Бяо овладела Пекином.
За десять дней до этого «ради блага нации» Чан Кайши ушел в отставку. Разумеется, это уже не имело ровным счетом никакого значения. Его план, заключавшийся в том, чтобы обобрать Шанхай дочиста и перевезти все награбленное на Тайвань, был близок к завершению. Заключительный акт этой воровской феерии разыгрался на исходе одной февральской ночи, когда на глазах изумленной публики без каких-либо объяснений набережная Бунд была перекрыта с обеих сторон, после чего кули принялись выносить из Банка Китая золотые слитки. В ведрах, подвешенных к концам бамбуковых шестов, они несли драгоценную ношу к пристани Шанхая, где слитки погрузили на борт грузового корабля, еще до рассвета отплывшего на Тайвань.