Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
— Они со временем прекратятся сами собой. Даже террор нуждается в творчестве, чтобы не угас его огонь.
Слова эти поразили людей за столом. Как могут быть связаны друг с другом творчество и террор?
— Я сражался на вашей стороне с тысяча девятьсот двадцать первого года. — Пожилой военный встал.
Мао кивнул, но ничего не сказал.
— Я выполнял приказы и никогда не ставил под сомнение мудрость моих политических вождей.
Мао снова кивнул.
— Нам следует объединить наши силы с республиканским войском Чан Кайши и совместными усилиями освободить сначала Нанкин, а потом Шанхай.
Напряженность, царившая в комнате, стала буквально осязаемой. Мао, сдерживая эмоции, обошел вокруг стола и остановился перед пожилым мужчиной.
— Хотелось бы мне, чтобы у нас были тысячи таких, как ты, старый друг! — проговорил он задушевным тоном и добавил: — Переговоры о такой встрече уже ведутся.
Все облегченно перевели дух, однако и жена, и любовница Мао ощутили в его голосе нотки — нет, не ярости — злости.
Молодой конфуцианец в растерянности положил ручку, но тут заметил, как его и Мао любовница, средняя дочь Чарльза Суна, тихонько кивнула ему. Значит, она все же услышала советы, которые он нашептывал ей по ночам, и сумела внушить их Мао! У него перехватило дыхание, и он едва сдержал рвотный позыв. Конфуцианец всего лишь выполнял инструкции, полученные из Шанхая, и вот теперь оказалось, что он фактически вершит историю! Шанхайский Конфуцианец приказал ему использовать сексуальную связь со средней дочерью Суна, чтобы заставить Мао встретиться с Чан Кайши, и вот теперь это должно было случиться. Благодаря ему!
— Чепуха! — бросила мадам Чан Кайши своему генералиссимусу, со скептической миной рассматривая новый сервиз, стоявший на ее обеденном столе. — Потому что, мой сладенький, в том есть смысл, и если ты как следует подумаешь, то поймешь, что я, как всегда, права. — Она постучала длинным ногтем по бокалу для вина. Характерного «дзинь» не послышалось, и от этого на ее лице появилось оскорбленное выражение.
Чан Кайши хотелось спросить, чем вызвано ее недовольство, но он прекрасно знал, что вступать в дискуссию со старшей дочерью Суна выйдет себе дороже, и поэтому продолжил обсуждение темы, с которой начался разговор.
— Что ты можешь знать о таких делах? — спросил Чан, но еще раньше, чем слова сорвались с его губ, он уже знал: ему нипочем не одержать верх в этом споре над женой с лошадиным лицом и властным характером.
— Я все о них знаю, — отрезала она, — и тебе это известно, дорогой. Позволь заняться этим мне и моим сестрам. А ты тем временем, — женщина подняла на мужа безоблачный взор, — расстреляй того, кто выбирал эту скатерть. Она ужасна.
Сначала генералиссимус Чан Кайши решил, что жена шутит, но потом понял — она говорит серьезно. Его жена никогда не шутила, когда дело касалось дорогих вещей.
Мадам Сунь Ятсен — Та, Которая Любит Китай, — слегка поклонилась, когда в ее дом вошел Конфуцианец. Он теперь часто бывал здесь. В отличие от покойного мужа, доброго доктора, этот человек был почти ее ровесником, и, как ни странно, они в последнее время заметно сблизились. Он был откровенен с ней, и она стала отвечать ему взаимностью.
— Вы ведь женаты, не так ли? — спросила она в один из дней.
Конфуцианец склонил голову набок, словно говоря: «Только официально», — но вслух ничего не произнес.
Она принесла чай. Он слушал ее озабоченные рассуждения.
— Не исключено, что судьба Китая находится в ваших руках, — наконец проговорил он. — Ваши сестры близки к сильным мира сего. Одна замужем за лидером республиканцев, вторая… — Конфуцианец умолк с видом заговорщика, и незаконченная фраза повисла в воздухе.
Мадам Сунь Ятсен зарделась.
— Я беседовал с обеими вашими сестрами. Они почти согласны встретиться с вами.
Женщина была в буквальном смысле ошарашена. Как удалось Конфуцианцу подобраться к ее сестрам и почему они согласились встретиться с ней? Но прежде чем она обрела голос, чтобы задать эти вопросы, Конфуцианец взял ее за руку.
— Как чувствует себя ваша матушка? — участливо спросил он.
— Боюсь, не очень хорошо.
— О, как печально слышать!
На самом деле старая шлюха то болела, то выздоравливала, снова болела и снова выздоравливала, и так продолжалось постоянно. У нее было здоровье… ну да, старой шлюхи. Сейчас ее смерть была позарез нужна Конфуцианцу. Она стала бы формальным поводом для встречи и примирения трех сестер Сун и способствовала бы скорейшему наступлению счастливого будущего для Поднебесной, которое так жаждал приблизить Конфуцианец.
— Я опасаюсь, что она не доживет до конца этого года.
Он вновь прикоснулся к ее руке и пробормотал традиционную конфуцианскую банальность о том, что старики должны уступать дорогу молодым. Сам он, впрочем, в это не верил.
Женщина кивнула и раньше, чем успела понять, что происходит, уже лежала на груди Конфуцианца, страстно желая ощутить на своем теле его руки. Конфуцианец мысленно улыбнулся, встал и подвел младшую дочь Суна к обитой парчой софе, возле которой стоял кофейный столик, устланный самыми подробными топографическими картами Поднебесной, какие только приходилось видеть Конфуцианцу.
— Какие красивые! — заметил он.
— Они принадлежали моему мужу, — откликнулась женщина.
— Ах, вот как?
— Это единственные точные топографические карты Китая, — сказала она.
Конфуцианец знал толк в ценных вещах.
— Они уникальны, — сказал он.
— Карты были составлены по приказу мужа, когда он был министром железнодорожного транспорта. Мне стыдно говорить, но это единственный мудрый приказ, который он отдал, занимая пост министра. — Женщина указала на прямые линии, начертанные на картах, и добавила: — Но похоже, разрабатывая план строительства железных дорог, он игнорировал все содержащиеся здесь топографические сведения.
Конфуцианец слышал о завиральных планах Сунь Ятсена и сейчас, глядя на прямые линии, убедился в том, что это были не слухи.
— Но сами карты великолепны, — проговорил он.
— Они вам вправду нравятся? — Лицо женщины просветлело.
— Конечно, — ответил Конфуцианец, стараясь не показать охватившее его возбуждение.
— Тогда возьмите их. Пожалуйста! Сохраните их для китайского народа. Они понадобятся ему, когда он наконец обретет долгожданную свободу.