Шантажистка
Шрифт:
Прежде чем я успеваю окончательно вогнать себя в депрессию, паром, слава богу, пришвартовывается в Лимингтоне. Расталкиваю Клемента, и мы сходим на берег.
От паромного терминала до железнодорожной станции рукой подать, и здесь выясняется, что поезда до Маршбертона ждать всего пять минут. Он прибывает по расписанию, и к нашим услугам оказывается совершенно пустой вагон. Через несколько секунд поезд уносит нас в заключительный этап путешествия.
В любое другое утро я сидел бы да наслаждался пробегающими за окном видами сельского Гэмпшира, однако сейчас даже сочетание осенних красок и ярко-голубого
Просыпается Клемент лишь за минуту до нашего прибытия в Маршбертон.
В субботнее утро на перроне ни души, и на станции сходим только мы двое. Перебираемся по мостику к вокзалу, поезд уносится прочь, и воцаряется полнейшая тишина, лишь ветер шелестит листвой деревьев, шеренгой выстроившихся перед зданием.
— Лопни моя селезенка, — бурчит Клемент и останавливается. — И ты здесь живешь?
— Да, и мне нравится, что здесь так тихо.
— Слишком тихо, прямо как в «Деревне проклятых». У меня аж яйца холодеют.
— Очень приятно. А теперь, если ты закончил глумиться над моей деревней, может, пойдем?
Он хмуро оглядывает окрестности.
— Пока не набежали местные с вилами?
Я качаю головой и двигаюсь по дорожке к своему дому. Клемент нагоняет меня и целых пять минут сетует, как не по душе ему местная тишина. Подозреваю, ему будет о чем ворчать на протяжении еще нескольких часов, поскольку нам предстоит угробить целый день на бесполезное просматривание коробок с бумагами.
23
Как-то я прочел в одной статье, что в Англии более одиннадцати тысяч объектов недвижимости под названием «Дом роз». Арендуемое мною жилище как раз из их числа. Полагаю, некогда в нем проживали работники с хмельников вокруг деревеньки. В продолжение темы хмеля горькая ирония заключается в том, что нынче престижные сельские коттеджи вроде этого доступны лишь богачам.
Даже если арендная плата за «Дом роз» и высока, о его дверных проемах, к досаде Клемента, этого не скажешь. Пригнувшись, он заходит в коттедж и следует за мной на кухню. Более всего мне сейчас необходима чашка крепчайшего кофе.
— Клемент, кофе?
— Чай.
Решаю не тратить время на кофеварку и хватаю банку с растворимым кофе. Также сегодня определенно не тот день, чтобы разводить церемонии, так что вместо обычных фарфоровых чашек и блюдец достаю из буфета две большие кружки.
— Боюсь вот только, свежего молока у меня нет. Сойдет?
Лишенный выбора. Клемент лишь пожимает плечами.
Обеспечив себя кофеином, мы поднимаемся на лестничную площадку.
— На чердаке тесновато, так что давай я передам тебе сверху коробки, и мы просмотрим их в гостевой спальне, — предлагаю я и указываю на комнату справа.
— Да как скажешь.
Открываю люк на чердак и тяну на себя лестницу. После довольно нервного подъема по хлипким ступенькам включаю свет и забираюсь внутрь. В последний раз я сюда наведывался лет пять или шесть назад, что подтверждается неприятным запахом спертого воздуха.
Дав глазам привыкнуть к тусклому свету, направляюсь к груде коробок. Чердак — их второе прибежище, поскольку после смерти
Беру первую коробку и тащу к люку, где внизу поджидает Клемент. Он несет ее в гостевую спальню, а я возвращаюсь за следующей. Совместными усилиями мы перемещаем четырнадцать коробок всего за несколько минут. Выключаю свет, спускаюсь вниз и направляюсь в комнату. Клемент как раз открывает первую.
— Черт! — стонет он.
— А я тебя предупреждал. У отца был пунктик по части отчетности, и он хранил все до последней бумажки.
Великан уныло закрывает крышку, и какое-то время мы, подбоченившись, молча взираем на объем предстоящей работы.
Сомнения моего добровольного помощника очевидны, и я бросаю ему спасательный круг:
— Клемент, вовсе не обязательно подвергать себя мучениям. Здесь, наверное, десять тысяч всяких документов, а мы даже не представляем, что искать. Может, ну его?
Он шумно выдыхает и поворачивается ко мне.
— Не-а. Что-то здесь есть. Нутром чую.
Вынужден напомнить себе, что подрядился я на эту канитель добровольно. Вот только занятие все равно представляется абсолютно бессмысленным. Делаю жадный глоток кофе в надежде, что таковой наполнит меня энтузиазмом перед предстоящей задачей. Естественно, рвения у меня не прибавляется. Боюсь, для этого потребуется нечто большее, нежели кружка кофе.
— В каком году она родилась? — спрашивает вдруг Клемент.
— Габби? Хм… Кажется, в 1987-м. А что?
— Если хотим отыскать что-то стоящее, нужно отталкиваться от даты ее рождения. Думаю, плюс-минус год.
— Звучит разумно, только навряд ли это облегчит наш труд.
Впрочем, меня посещает одно соображение. Открываю крышку ближайшей коробки и просматриваю даты на нескольких документах.
— Тут за 1995.
— И что с того?
Не удостоив его ответом, открываю следующую коробку. Расчет мой строится на том, что, во-первых, отец хранил свою отчетность в хронологическом порядке, и, во-вторых, перекладывавшие бумаги с полок кабинета в эти коробки данного порядка не нарушили.
Достаю наугад шесть листков.
— Слава тебе, Господи, — облегченно вздыхаю я, обнаружив, что все они датированы 1991. — Похоже, каждая коробка содержит документацию за определенный период, так что получится сузить поиски до трех-четырех.
Благодаря прагматизму Клемента и дотошности моего отца, мы быстро отделяем три коробки с бумагами за требуемый период, с 1986-го по 1988-й. Если уж что я обнаружится, в чем я по-прежнему очень и очень сомневаюсь, то только в связи с рождением Габби Оттаскиваем остальные коробки на лестничную площадку, и Клемент ставит первую из отобранных на незаправленную двуспальную кровать.