Шайтан-звезда (Часть 1)
Шрифт:
И Джейран поняла, что перед ней - горный гуль.
С виду это был высокий темнолицый мужчина, очень плечистый и очень сутулый, с непокрытой головой, и сперва Джейран показалось, что он завернут в мохнатый плащ, а потом она вдруг поняла, что просто широкие плечи, и крепкая шея, и грудь поросли длинной волнистой шерстью. Свободны от нее были только середина лица и уши. Бугристые мышцы и без этой шерсти выглядели бы огромными, а шерсть придавала им устращающий вид, так что сразу стало ясно, почему горные гули так пугают людей.
Ниже пояса ей и взглянуть было страшно - она не заметила ни шаровар, ни набедренной повязки, а нагота чудовища испугала бы ее больше, чем если б оно обнажило клыки.
Слова женщины не внушили особого доверия, однако пока никто не спешил сюда, вытирая голодную слюну, с мисками, вертелами и прочими принадлежностями трапезы.
Горный гуль молча стоял перед Джейран со сдвинутыми бровями, его ниспадающие на плечи львиной гривой жесткие волосы были кое-как расчесаны на прямой пробор, и сквозь приглаженные пряди, раздвигая их, справа и слева виднелись два больших нароста, два округлых бугра с широкими основаниями, которые несколько походили на маленькие рога, хотя цветом и блеском они больше всего напоминали обыкновенную стариковскую плешь.
Эти округленные рога возвышались на два, если не на три пальца, и выглядели настолько страшно, что Джейран, не в силах оторвать от них взгляда, задрожала.
Она вспомнила, что во всех историях о безобразиях гулей арабы называли их не иначе, как людьми с расщепленными головами.
Горный гуль подошел к ней, взял ее за плечи и повернул к себе спиной. Жесткие руки, сильно надавливая, прошлись по всему ее телу, скользнули подмышками и немного помяли грудь.
Джейран от страха стояла, словно каменная.
Гуль произнес нечто непонятное.
– Ты из другой породы, - перевела женщина.
– Это мой муж. Он возьмет тебя себе, чтобы ты родила ему детей. Здешние женщины не могли родить ему детей. Они не годятся. Они умерли.
Эта женщина, бедствие из бедствий, подобная пятнистой змее, не сказала самого главного: оттого ли умерли женщины, что не смогли забеременеть, или же оттого, что дитя во чреве погубило их.
Гуль проворчал что-то, показав рукой на Джейран, и в его ворчании было некое презрение. Женщина принялась ему что-то втолковывать. Он отвечал коротко, улыбнулся, причем клыки действительно блеснули на его нижней губе, погладил ее по голове и вышел, не обращая на Джейран никакого внимания.
– Не бойся, - сказала тогда женщина.
– Горные гули не едят вас. Горных гулей оклеветали арабы. Я дам тебе есть. Избавься от этого. Возьми теплое.
Она дернула за рукав шелкового платья и показала на кучу одежды.
– Ты всегда будешь сыта. Роди ребенка. Нам нужен ребенок. Будем хорошо кормить.
Женщина-гуль достаточно владела языком арабов, чтобы сказать простые вещи, но эта простота еще больше испугала Джейран.
Может быть, если бы женщина смогла поговорить с ней, и успокоить ее, и пообещать ей что-то хорошее, Джейран смирилась бы со своей участью, как смирилась она, когда ее сделали банщицей в хаммаме, как смирилась, попав в райскую долину, как смирилась, когда Хабрур и Джеван-курд велели ей лечь с аль-Кассаром, хотя тут ее выручило благородство мужчины, не пожелавшего, чтобы она нарушила обет. Она по натуре не была непокорной упрямицей - и даже горный гуль может добиться привязанности женщины, если будет с ней щедр и ласков.
Но где те сокровища, которые это чудовище может подарить женщине? И свидетельствует ли его вид о доброте и ласке?
– Дай мне поесть, - сказала Джейран. Она поняла, что чем проще будет ее речь, тем легче ей будет говорить с обитателями крепости.
– Есть козий сыр, есть жидкий мед, - услышала она.
– Есть лепешки. Есть мясо.
– Не надо мяса!
– воскликнула девушка.
– Это мясо козленка. Арабы оклеветали гулей, - был ответ.
– Ты умная. Ты не такая, как женщины арабов. Наш муж будет доволен.
Джейран вздохнула. Она мечтала стать хотя бы наложницей хозяина хаммама, дала обет девственности, хотя и какой-то неправильный обет, вдруг сделалась невестой предводителя айаров - и в завершение всех бедствий ей предстояло стать супругой горного гуля!
Тут было от чего лишиться рассудка.
– Клянусь Аллахом, нет во мне доли горным гулям...
– пробормотала она, ибо нельзя же было бесконечно нарушать клятвы и обеты! Она обещала Аллаху, что, если спасется от смерти, не будет носить богатых нарядов - а они лежали сейчас у ее ног. Поклялась она также, что ей не нужен никто, кроме аль-Кассара, причем поклялась именем Аллаха!
Джейран подозревала, что даже у Милостивого и Милосердного терпение имеет пределы.
– Вода в кувшинах, - сказала женщина.
– Я - Хамдуна. Наш муж Хаусаль.
Вдруг она высокомерно вскинула голову и сообщила:
– Мы, горные гули, - не из детей шайтана! Мы - из тех, кто населял землю еще до сынов Адама!
Но мало радости было для Джейран в таком известии.
Тем не менее она склонила голову, как бы соглашаясь с этими высокомерными словами и моля Аллаха, чтобы Хамдуна ушла не за овечьим сыром, а, как люди из племени Бану Анза, на поиски мимозы, ибо, как всем известно, эти люди никогда не вернулись к своим шатрам.
Джейран так никогда и не узнала, куда ходила Хамдуна, принесла ли она сыр и каковы были его свойства. Стоило той выйти из помещения, как Джейран кинулась к пологу.
Она видела, что комната, где поселился гуль Хаусаль, была мало приспособлена для жилья. Она примыкала к большому залу, соединяясь с ним даже не дверью, а довольно большим проемом, не закрытым, как положено, занавеской. Очевидно, из нее можно было попасть еще куда-то. И единственным местом, где мог находиться выход, был полог, подвешенный к потолочным балкам и занимавший весь угол.
Видимо, по ночам в старой крепости было холодно, раз понадобилось внутри дворца создавать еще и такое меховое жилище.
Джейран, забравшись по полог, прощупала прикрытые шкурами стены. Ничего, что свидетельствовало бы о двери, она не обнаружила. Тогда она стала поднимать те лежащие слоями старые аба и джуббы, что служили постелью Хаусалю. И оказалось, что она зря потратила немало времени - в помещение действительно вела снизу лестница, но Джейран обнаружила ее, лишь когда, копаясь в тряпье, опустилась на четвереньки.