Шайтан-звезда (Часть 1)
Шрифт:
– Оставь его, о Мамед, он считает, что ниже достоинства мужчины оправдываться перед женщиной, которая готовила ему подрумяненных кур и сладкий рис, хотя денег, что он давал на хозяйство, достало бы лишь на савик из ячменной муки, того качества, что продают на дорогах путникам!
– О Саид! Этот упрек уж вовсе недостоин мужчины, клянусь Аллахом! Ибо сказано пророком, что мужчины должны содержать женщин, и...
– Откуда мне знать, сколько стоят куры и рис, о Мамед? Ты бы уж заодно упрекнул меня, что я не знаю, сколько стоят горшки и сковородки, о сын греха!
– Оставь
– Нет, о женщина, я его не оставлю! Довольно я от него наслушался
пакостей и мерзостей! А теперь он еще ухитрился оскорбить сперва женщину, а потом самого пророка! Я покинул ради него город, в котором родился и достиг славы! Я слонялся с ним по всем дорогам! И он пугал меня гневом повелителя правоверных - а мой повелитель наверняка уже давно остыл, и простил меня за те стихи, и его рабы рыщут по городу, чтобы привести меня на очередное собрание сотрапезников! И вместо разумных речей, вместо стихов, я слушал пакости и мерзости этого врага Аллаха! Язык твой похож на собаку, о несчастный! Собака рыщет впереди хозяина, а твой язык - впереди ума!
– Сядь, о глупец и сын глупца. Что это ты раскричался, наподобие кудахтающей курицы, которая... Поставь столик! Поставь столик!!!
– Уворачивайся сколько угодно! Клянусь Аллахом, я так тебя сейчас тресну, что зубы твои провалятся тебе в желудок, а дух твой выйдет через зад!
– Поставь на место столик, говорю тебе! О Аллах! Шайтан проклятый!
– Угомонитесь вы оба, ради Аллаха! Подбери-ка все, что слетело со столика, о Мамед. Что это с ножкой? Ты сломал об него ножку, о несчастный?
– Я об него и остальные три сломаю, о женщина. Не мешай мне, я буду его бить, пока Аллах не сжалится нам ним и не пошлет ему разума.
– Да я же одной рукой возьму тебя за ворот фарджии, и вынесу из хана, и пронесу через двор...
– Молчи, о женщина, дай мне сперва вбить в него хоть каплю рассудка ножками от столика! Отпусти мои руки, о женщина! Иначе не я его, а он меня треснет ножкой!
– Он не треснет тебя, о Мамед, он выскочил за дверь! О Аллах, неужели ты затеял это побоище ради меня?
– Не могла же ты поднимать руку на мужчину. Это было бы уж вовсе неприлично, о Захр-аль-Бустан! На мужчину, да еще на своего хозяина! Ладно бы на мужа... Что с тобой, о женщина? Тебе плохо? Хвороба поразила тебя?
– Погоди, о Мамед, погоди... Ну вот, смех мой окончился, я утру слезы с глаз... А как ты полагаешь, о Мамед, на кого буду я поднимать руку с куттаром в своих странствиях? На кошек и собак? Или на деревья?
– Позволь мне сопровождать тебя, о Захр-аль-Бустан...
– Не называй меня больше Захр-аль-Бустан, я теперь снова стала Шакунтой, и молодость моя вернулась ко мне благодаря этому ожерелью. А умеешь ли ты ездить на ретивых конях? Седлать и расседлывать? А обойдешься ли ты во время нашего пути без финиковой настойки, вина из темного изюма и без крепкого рейхари? Молчишь, о почтенный Мамед?
– О Шакунта, я человек книжный, далекий от этих дел. Может быть, я сижу в седле, как те, о ком сказал поэт:
Они сели верхом на коней только в старости, и свисали
Но я, каким бы я ни был, не брошу тебя, о женщина.
– Как же мне с тобой быть, о почтенный Мамед? И как же нам обоим быть с этим проклятым гордецом, покарай его Аллах? Если оставить его одного в этом хане, он, пожалуй, велит подать себе того египетского вина под названием "ширави", ратль которого заменяет пять ратлей обычного изюмного вина, и пропьет все, что на нем надето... Впрочем, это уже, хвала Аллаху, не моя забота! Ну и пусть себе молчит хоть до Судного дня...
* * *
И Шакунта, велев Мамеду отвернуться, открыла хурджины, вынула одежду Саида и надела ее на себя, но обувь пока поставила в сторонку. А потом она открыла другие хурджины, которые везла на своем муле, и достала оттуда пояс с бляшками, как носят воины, и перепоясалась, и вооружилась, и дала Мамеду большую джамбию, ибо сражаться ханджаром он, будучи воистину книжным человеком, маленького роста и плотного сложения, не умел. И еще она взяла там кошелек, и открыла его, и Мамед увидел, что он полон золотых динаров.
– Умеешь ли ты выбирать верблюдов, о Мамед?
– спросила Шакунта.
– Нет, о госпожа, - отвечал тот, ибо не было перед ним больше ни сварливой невольницы Ясмин, ни прекрасной жены купца Захр-аль-Бустан, а была женщина благородная и гордая, умеющая наносить удары.
– Знаешь ли, за что моя душа привязалась к тебе, о Мамед? За то, что нрав у тебя кроткий и ложь тебе чужда, - сказала эта женщина, доставая из хурджина большую плоскую шкатулку.
– Ведь этот гнусный Саид, который уже забыл те времена, когда был царевичем и даже когда был придворным лекарем, непременно сказал бы, что никто не разбирается в беговых верблюдах лучше, чем он, и пошел бы, и потратил мои деньги, и привел бедствие из бедствий, облезлое и со скверным нравом, которое если и опережает в чем-либо иных верблюдов, то разве что в длине плевка!
Наградив Саида еще и таким ласковым словом, Шакунта села на ковер, открыла шкатулку и достала оттуда два тяжелых браслета из наихудшего серебра, которое Мамед когда-либо в жизни видел.
– Если ты позволишь, о Шакунта, я подарю тебе другие, - осторожно предложил он.
– Благодарение Аллаху, подарки для женщины мне еще по карману.
– Это, о почтенный Мамед, лишь с виду ножные браслеты, а на самом деле боевое оружие индийских девушек и женщин, - улыбнувшись, отвечала Шакунта.
– Их края заточены, и на них, как ты видишь, острые бугорки, так что я, упав, смогу драться и ногами. Вот только любопытно, как они налезут на сапоги.
Задрав штанину шаровар, она сунула ногу в серебряное кольцо, подтянула его повыше, обула сапог и с большим трудом надвинула кольцо на голенище.
– Тебе придется разувать меня, о Мамед, - весело сказала она при этом. И точно так же снарядила и вторую свою ногу.
– О госпожа, а нет ли у тебя еще и оружия для головы?
– осведомился Мамед.
– Руки и ноги у тебя будут трудиться, а голова - бездельничать?
Шакунта расхохоталась, подошла к своему забавному спутнику и поцеловала его в щеку.