Шеф Пьер
Шрифт:
— Мы можем переделать одну из гостевых комнат в детскую. Если это будет девочка, мы можем покрасить ее в фиолетовый, а если мальчик — в зеленый, — говорила она, и ее глаза были полны любви, когда она лежала на моей груди и подкладывала ладони под подбородок.
Я помню, подумал, насколько мне повезло, что у меня такая необыкновенная женщина и как чудесно возвращаться к ней каждый вечер.
— Мы скоро можем начать пробовать? — спросила она. Ее большие зеленые глаза были наполнены надеждой, а лицо было чрезвычайно выразительным, когда она прикусила нижнюю губу, с нетерпением ожидая моего ответа.
Моего эгоистичного ответа. Почему я был таким эгоистом?
Безграничное забвение засасывает меня дальше, бесконечная тьма окружает меня и удерживает в черной дыре отчаяния.
Сон обычно приходит ко мне только после того, как я выпиваю бутылку виски или полпачки таблеток. Но уже какое-то время я не притрагивался к таблеткам. Я заметил, что они влияют на то, как я думаю, пока не сплю. Моя реакция замедляется, и мозг не может адекватно мыслить, а алкоголь просто подавляет боль жизни.
Однако сон неуловим. И этим я когда-то наслаждался. Я помню время, когда просыпался с женой, ее рука была на моей груди, а нога лежала на моем бедре. Иногда я просыпался от теплых влажных губ, прокладывающих дорожку поцелуев вниз по моему телу и останавливающихся только чтобы подразнить меня языком, что еще больше возбуждало меня.
Но сейчас, сейчас я сижу в темноте с бутылкой виски, дожидаясь, когда нужно будет собираться на работу.
Это единственное, что удерживает меня от смерти, от того, чтобы бросить все.
Я работаю с утра до ночи, и это единственное, что постоянно в моей жизни.
Место, где я могу забыть то, что когда-то имел, и сосредоточиться на том, что люблю делать.
Моя жизнь теперь не более чем мерцание свечи. Воск тает, и пламя становится маленьким, дрожащим огоньком. Скоро оно просто исчезнет, и я, наконец, провалюсь в черную дыру вечности.
Глава 5
Холли
Сегодня последний вечер моего обучения, и с завтрашнего дня я сама по себе.
Это значит, что Ангус в основном будет находиться в своем кабинете, пока я управляю залом.
Сегодня неспокойный вечер. У нас несколько больших компаний, некоторые из них уже приехали, а некоторые должны приехать через полчаса. Наш список бронирования забит до отказа, и нервы у всех сегодня на пределе.
Я иду к столу для раздачи, чтобы убедиться, что все заказы собираются быстро, и вижу огромное пятно соуса, небрежно растекшееся по тарелке.
— Шеф, — я пытаюсь незаметно позвать Пьера.
Он поворачивается и смотрит на меня, приподняв бровь и продолжая жевать что-то за щекой.
— Oui (фр. да), — говорит он.
— Эта тарелка не в порядке, — я двигаю тарелку к нему по столу.
— Это невозможно, я сам все проверяю, — ворчит он, вызывающе скрещивая руки на груди.
— Пожалуйста, проверьте еще раз, шеф. Похоже, эту вы пропустили.
— Я не буду проверять.
— А я не позволю своему персоналу подавать еду в таком виде. Это значит, что все остынет, а вам придется переделывать блюдо.
Я расправляю плечи и смотрю на него. Я мать семилетнего ребенка. Если он хочет поиграть в игру на упрямство, я чертовски уверена, что выиграю.
— Моя работа готовить еду, а работа твоих людей — подавать ее. Теперь иди, будь хорошей маленькой официанточкой и отнеси еду, — огрызается он.
— После того как вы посмотрите тарелку и приведете ее в порядок.
— Ты просто придираешься.
— Хорошо, шеф, я отнесу эту тарелку с едой. Однако на кону ваша репутация, а не моя. Очевидно, вы не хотите вернуть звезду, — я беру тарелку и ухожу, чтобы передать ее Мэдди.
— Подожди! — кричит он мне.
— Да? — я оглядываюсь на него через плечо.
— Поставь тарелку, — говорит он, его французский акцент проявляется сильнее, когда он зол.
Я ставлю тарелку на стол для раздачи, повернув так, чтобы капля соуса была хорошо видна, и он делает несколько медленных шагов к столешнице.
Его руки все еще скрещены на груди, одна бровь вздернута, и он мельком смотрит на тарелку.
Лицо шефа определенно точно выражает то, о чем он думает. Он резко вздыхает и прищуривается, пока рассматривает тарелку.
— Смешно! Я осматривал тарелку сам. Ты это сделала, — кричит он достаточно громко, чтобы услышали те посетители, что сидят близко к кухне.
— Вы понизите свой тон и протрете эту проклятую тарелку, — говорю я сквозь стиснутые зубы, пока мое тело дрожит от гнева.
— Мои тарелки так никогда не выглядят, ты это сделала, чтобы выставить меня в дурном свете.
— Мне ничего не нужно делать, чтобы выставить вас высокомерной задницей, которой вы и являетесь. Вы сами великолепно выполняете эту работу. Теперь блюдо остыло, как и остальные на столе. Не могли бы вы их переделать? — мой голос твердый и низкий.
— Невыносимая женщина, — бормочет он, хватая тарелку и выбрасывая ее содержимое в мусорное ведро.
Что, черт возьми, он делает? Он мог бы упаковать бракованную еду и жертвовать ее в «ОзХарвест» — благотворительный фонд, который забирает остатки еды, чтобы накормить бездомных.
— Вы что, просто выбросили еду?
— Да, теперь уходи, я буду готовить все заново.
Он машет мне рукой, отпуская меня, будто я пустое место.
— Придурок, — говорю я, не покидая своего места за раздаточным столом.