Шелковый путь
Шрифт:
— Ты хорошо воспитана, дитя мое. Сердце радуется, глядя на тебя… А ты чего не ешь, верблюжонок мой?
— Не хочется, апа. Я недавно обедала, — отвечала девушка.
И тут случилось непредвиденное. Затрещал перед самой дверью мотоцикл, земля словно ходуном заходила — и широко распахнулась дверь. На пороге показался бригадир Дильдебай в шапке, нахлобученной на глаза. Едва шевельнул губами, здороваясь со старухой, зато к девушке обратился, вылупив глаза и гаркнув во всю глотку:
— Пойдем отсюда, симпатичная! Поедем со мной на вечер! Ну, быстро!
— Ни на какой вешер она с тобой не пойдет, чтоб ты провалился! — крикнула матушка Кунимпатша. — Охальник! Не умеешь с людьми поздороваться. Тут тебе что, мешок с кизяком лежит, что ли? Выколи мои глаза, если я тебя не ославлю, скандалист, перед всем честным народом! Что же это делается на свете? Прет себе напролом, людей пугает. Присосался к народному добру… Убирайся отсюда, негодяй! Еще сможет бабка постоять за себя перед такими охальниками, как ты.
— Куда деваться от этих аульных стариков и старух! Эй, красотка, шевелись скорее, нас ждут танцы до рассвета.
«Красотка» только озирается беспомощно, словно обреченный на жертву козленок.
— Как только небо на такого не рухнет! Тарахтишь на этом мотосекле и думаешь, что тебе сам черт не брат? Или шестьдесят гехтаров колхозной кукурузы, которую ты вырастил, тебе голову вскружили? Ин, ладно же! Пусть меня в тюрьму посадят, там хоть баланду бесплатную дают, но я тебя проучу. Ну-ка, доченька, дай мне вон тот черпак, стукну негодника по башке!
Нахальный Дильдебай вовсе не ожидал такого оборота дела. У него на уме было одно: мотоцикл подо мной, увезу на нем красотку за дальние холмы, а там и куда-нибудь под кустик…
— Не позорь меня перед джигитами! — взмолился он, обращаясь к девушке. — Я обещал, что привезу тебя…
— Я должна быть возле больной, — отвечала та.
— Кто тебе выхлопотал совхозную квартиру? Не я, скажешь? И ты, скажешь, не летала со мною на мотоцикле по всей округе? Быстро же ты все забыла. И чего ты нашла в этой вонючей конуре? Тьфу!
— Типун тебе на язык, смутьян! Ни дна тебе ни покрышки! Не дал мне спокойно поесть лапши в моем доме, злодей. Чего ходишь за моей дочкой, что позабыл у нее? Здесь тебе не контора, а шанрак предков моего Куандыка. Садись на свой мотосекль и катись отсюда!
Дильдебай отступил к двери, закурил, вывалив из ноздрей клубы дыма.
— Это вы серьезно? — угрожающе спросил он.
— Куда серьезней!
— Тогда, папенькина дочка, берегись, не плачь потом, что муженек твой тебя обижает.
И, сказав это, Дильдебай с надменным видом удалился из дома. Был и сплыл, словно нечисть какая.
— Ну, погоди же! Завтра соберу всех стариков аула и расскажу им все. Чуть не растоптал, скажу им, пустил пастись свою клячу на мою крышу. Еще приползешь ко мне на коленях и будешь прощения просить!
Камнем в грудь ударил, власть свою показал! Ах, негодяй! Мой Куанжан никогда не скажет человеку «ты», старшим всегда уступит дорогу, хотя все науки изучил, А этот… Из школы выгнали, дрался со всеми мальчишками, рубаху новую не
— Моя матушка хорошая сейчас успокоится, выпьет лекарства и ляжет, — ласково зажурчал голос девушки-врача. — Моя матушка сменит гнев на милость.
И подала лекарства, удобно обложила старуху подушками. Затем и сама прилегла рядом, ласкаясь, словно ребенок. И все поплыло перед глазами Кунимпатши, слезы затуманили ей глаза. Охнула она и притянула к себе Еркетай, милую девушку-дохтыр, дрожащими губами поцеловала ее и понюхала лоб, вложив в тихую ласку всю свою материнскую тоску.
И в это мгновение ярко осветилась и вспомнилась аульной старухе вся ее жизнь… вся жизнь.
Еркетай, обняв ее за шею, прошептала в уши:
— Апа не рассердилась на меня?
— За что, моя дорогая?
— За этого…
— Не такая я, чтобы ругаться с кем попало. Но этот поганец довел меня… Уж я рада, доченька, что ты не поехала с ним, вцепившись ему в потную спину, а осталась у меня.
— Бабушка… матушка своего Куанжана, а можно мне остаться возле вас?
— Как это….
— А пока не приехал Куанжан.
— О чем ты спрашиваешь, быть мне твоей рабыней! Разве твоя апа не мечтала о том же днем и ночью, лежа вот на этой постели? Сколько лет, о горе, живу я одна в этом старом домике. И вот господь тебя послал, моя доченька, чтобы соединились две половинки.
Верно говорят, что страх и радость ставят на ноги тело. Матушка Кунимпатша вмиг забыла о своих недугах, вскочила с постели и стала помогать Еркетай по хозяйству. Обсудили, сидя рядом, сколько лепешек испечь назавтра. Затем старуха открыла сундук с наследственным добром и показала девушке свое богатство. И надела на нежную, словно прутик, белую руку Еркетай серебряный витой браслет…
До глубокой ночи горел свет в окне маленького глиняного домика на окраине аула.
А на другом краю аула коротко пролаял чей-то щенок. На лунном свету можно было увидеть, как настежь раскрылась дверь почты. Оттуда выскочил, на ходу заталкивая руки в рукава пиджака, молоденький начальник почты, мальчик-поштабай, и бегом понесся через весь аул, словно гнались за ним джинны. Он спешил к домику старухи Кунимпатши, и в руке у него была срочная телеграмма.
НАЕЗДНИК
Перевод А. Кима
Когда юркий «газик» круто свернул с большой дороги и поехал вдоль берега реки Ран, на глазах Упильмалика выступили невольные слезы. Он резко вскинул голову и отвернулся от парнишки шофера, чтобы тот ничего не заметил. Потом стал жадно всматриваться в даль, где маячили горные хребты Каратау, загородившие весь горизонт.
Он смотрел и вспоминал свое детство, когда был беспечным ребенком. Отец ушел на войну, мать осталась одна с четырьмя детьми. Прокормить всех было трудно, и она отвезла Упильмалика к своим родным, где он прожил до тринадцати лет.