Шелковый путь
Шрифт:
Вышли они из задних, северных ворот Гумбез Сарая и сразу очутились на небольшой, круглой формы площадке, обсаженной низкорослыми подстриженными кустами и фруктовыми деревьями — джидой, урюком, тутовником. Из-за них тут было совсем уж темно, хоть ночь еще не наступила. Кадырхан был задумчив. Он все еще мыслями находился в книгохранилище, которое было предметом его тайной гордости перед всеми другими правителями и наместниками. Они наискось прошли пустую площадь, вышли на боковую улочку. Безмолвная стража сопровождала их.
Здесь, в прилегающих ко дворцу улицах, было многолюдно и шумно. Все куда-то спешили, не замечая друг друга. Проскакивали верховые сарбазы, и звонко цокали копыта их коней; проплывали гибкие женские тени с кувшинами на плечах; спешили по своим делам ювелиры-зергеры, шли с головы до ног измазанные краской чумазые кузнецы, дехканин с верблюдом на поводу, слуга с мешком за спиной, вконец охрипший базарный перекупщик. По краям томились от скуки базарные гуляки, нечистым взглядом ощупывая женщин; сновала в
Сюда, на базарное подворье, они пришли, чтобы увидеть некоторых из своих утренних гостей. Так полагалось: после официального приема во дворце прийти сюда уже по-простому и говорить прямо о деле. Они вступили в прохладный караван-сарай для купцов и путешественников.
Народу здесь было не меньше, чем на самом базаре. Погонщики отпустили верблюдов на выпас и, раскинув теперь руки-ноги, отдыхали в тени. Там, где остановились купцы из Новгорода, краснолицый старик, караван-баши, приказал развязать три огромных полосатых тюка. Рабы, вконец отупевшие от изнурительной дороги, суетясь и толкаясь, принялись за работу. Тюки наконец раскатали, из них появились туго скатанные свитки и книги в кожаных обложках с золотыми пряжками. Тут распоряжался юный поэт Хисамеддин, посланный отобрать книги для отрарского хранилища. Большинство книг было духовного содержания, а кроме них — разные хроники и летописи. Огромный черный раб, ободранный, в струпьях, в грубых кошменных обмотках на длинных костлявых ногах, притащил откуда-то еще один тюк. От возбуждения не видя вставших в стороне правителя города и ученого Исмаила, поэт листал книги, разворачивал свитки. Как и в прошлый раз, он обнаружил тут книги из страны Миср, где в городе Александрии было некогда знаменитое книгохранилище. Караван, откуда принесли тюк, был от арабов, которые завоевали некогда страну Миср. Деньги из ханской казны, отпущенные на покупку древних книг, Хисамеддин, видно, успел израсходовать и теперь торговался громко, отчаянно, так и не замечая подошедших.
— Ты что? Стоимость самого хана с меня содрать хочешь?! А что бы ты сделал, если бы по дороге в лапы разбойников попал?
— И так ограбили, — возражал толстый приземистый купец. — Весь товар забрали. И жену в придачу уволокли. Одни книги вернули. Сказали: «Ими только костер разводить!» Ойбай, ойбай! — завопил вдруг купец. — Нужны же мне теперь средства, чтобы жену купить и хоть до родины добраться!
— Ну, сбавь хотя бы десять дилля, дорогой!
— Нельзя! Это ведь не бред поэтов-словоблудов, а священные слова самого пророка. Понимать надо? Мой предок в пятом колене сберег эту святыню, выудив ее из пожара, где жгли книги. В самой Александрии это было. Я бы ни за что не продал, да по родному краю истосковался…
— Ну, давай еще коня под седлом тебе дам, а?
— Три гривны серебра прибавь!
— Гривнами северные урусы торгуют. У кипчаков — динары.
— Значит, подкинь тогда еще по три динара за книгу.
— Побоялся бы бога!
— Не говори так! Грех обижать честного купца. Отец мой был маклером-перекупщиком. Без звона денег он и дня прожить не мог. Мать — дочь базарного мясника. И я пошел по их стопам, торговцем стал.
Хисамеддин исчерпал все средства убеждения, потерял терпение и уже схватил было неуступчивого купчишку за шиворот, но ученый Исмаил вовремя перехватил его руку. Хисамеддин обернулся и, только теперь заметив правителя, очень смутился, потупил взор. Да Кадырхана и трудно было узнать: вместо пышного ханского халата был сейчас на нем простенький чапан из верблюжьей шерсти, на ногах — дешевые сафьяновые сапоги, на голове — войлочная шляпа. Поэт, застигнутый врасплох, казалось, был готов провалиться сквозь землю и не знал, как извиниться перед своим благодетелем за свою торговую страсть. Но правитель сделал вид, будто ничего не случилось, достал из кармана золотой динар и бросил торговцу, заломившему за книгу стоимость двух рабов. Взглянув на обложку, он перевернул несколько страниц. Оказалось, что это «Основы» грека Евклида в переводе арабского ученого Корра сына Сабита. Потом Кадырхан протянул книгу Хисамеддину, смущенно ковырявшему носком сапога землю. Теперь правителю хотелось скорее выбраться из шумной толкотни, уйти подальше от неуемной базарной круговерти. «Следуйте за мной!» — приказал он сопровождающим его людям и, энергично ступая, направился к южной части города. Один за другим, цепочкой, прошли они узкие поперечные улицы…
К этому времени багрово-красная полоса уже почти совсем исчезла на западе. Со стороны гор Каратау медленно надвигалась ночь. Вот-вот из-за угла выглянет лукавый блудень-месяц. В этой части города в приземистых каменных домах — жадыгерах жили главным образом ремесленники, мастеровые, свободные дехкане-земледельцы, а в кирпичных, под куполами зданиях, располагались предводители войска со своими семьями. Привыкшие к суровой походной жизни, они и в мирное время предпочитали жить в домах и зданиях округлой формы, напоминавших внешне юрту, которую по необходимости можно мгновенно разобрать и навьючить на верблюда. Улицы здесь были малолюдные, тихие, двери маленьких домов плотно закрыты. Это значило, что мужчины уехали на охоту или где-нибудь за городом обучают сарбазов военному искусству. По кипчакским обычаям, дверь оставляется открытой лишь тогда, когда дома находится хозяин. Только в таком случае можно заходить в дом, не стесняясь.
Время от времени издалека доносился приглушенный топот конских копыт, и тогда спутники хана невольно настораживались и прислушивались. Такова была привычка людей в Отраре. Месяц, понемногу наливаясь силой, вскарабкался на вершину крепостного вала. Напротив темнели дома улицы Пшакши. У подножия холма расположились кузни. Над ними до сих пор вьется жидкий дымок. Тяжкие вздохи кузнечных мехов, грохот молотов и лязг железа постепенно затихали, растворяясь в густом вечернем воздухе.
А на вершине холма смутно вырисовывались очертания древней мечети. Ее построили четыреста лет тому назад, когда в эти края только пришло мусульманство. Время и ветры, дождь и зной не смогли исказить облика мечети. В сумраке надвигающейся ночи она была похожа на гигантскую диковинную птицу, присевшую отдохнуть на холме. От всей этой загадочной и напряженной тишины, мрачного очертания мечети, таинственной ночной прогулки спутникам, молча следовавшим за ханом, становилось как-то не по себе, было боязно и тревожно. Сердца их бились учащенно, по телу пробегала дрожь. Такое время неспокойное было, хоть и мир был на земле. Однако они крепились и скрывали друг от друга свое состояние. Странно… Что же все-таки задумал правитель Отрара, приведя их сюда?
Они поднялись на холм. Мрачным гулом отозвалась огромная мечеть. Казалось, целый десяток муридов, учеников медресе, в один голос гнусаво забормотали стихи из Корана. Дошли до главных ворот мечети. Все трое дышали тяжело: путь от Гумбез Сарая до Кан-базара составлял половину фарсаха [21] , а от базара до Голубой мечети на вершине Пшакши — целый фарсах. Много улиц и переулков они прошли, много площадей и хаузов обошли и дошли наконец сюда как раз ко времени вечерней молитвы. С минарета доносился гортанный голос муэдзина, призывавший правоверных к молитве. Он читал призыв к молитве на египетский манер, певуче и скорбно, и от этого становилось жутко. Иланчик Кадырхан скинул дорожный чапан, разостлал его на голом пятачке возле мечети, опустился на колени, чтобы исполнить долг верного слуги аллаха. Спутники хана послушно встали за ним в той же смиренной молитвенной позе, повторяя каждое его движение. Молитва состояла из троекратной хвалы всевышнему и двух зачинов благодарения. Правитель повернул голову сначала к правому плечу, потом — к левому; вытянув обе руки, дважды низко поклонился, касаясь лбом расстеленного чапана; выпрямился, пробормотал еще раз последний зачин, опять опустился на колени. В такой позе он застыл надолго, будто отрешенный от всех земных забот и погруженный в некую мысль, которая вдруг неожиданно пришла ему в голову. Наконец он как бы очнулся от дум, решительно встал; отряхнув, надел свой чапан, пристальным взглядом осмотрел спутников.
21
Древняя мера длины, немногим более 6 км.
— Я вам открою тайну, которая может пригодиться в трудный час для страны и людей. О том, что вы сейчас увидите, не скажете никому ни слова. Поклянитесь!
— Унесем тайну с собой в могилу! — поклялись оба. Кадырхан молча пошел вперед. Они вошли в мечеть.
Здесь, вблизи, особенно чувствовалась ее древность. Службы тут почти не проводились. У дряхлого старика, по-видимому, подкашивались ноги, когда он спускался по крутым ступеням винтовой лестницы. Изнутри свод центрального купола был отделан белым камнем. Купол подпирали могучие круглые стены из темно-красного жженого кирпича. Под малым куполом виднелось небольшое помещение для зикра — заклинаний, священного радения и духовных песнопений. В сумраке почти не различались росписи и узоры на стенах. Каждый шаг, малейший шорох отзывались могучим гулким эхом под сводами мечети. Старая мечеть невольно вызывала у посетителей почтение и благоговение. Как говорят, краски поблекли, да суть сохранилась.
Кадырхан, едва переступив порог, повернул налево. Здесь темнел выступ длиною в один кулаш. От выступа на повороте вилась к куполу узкая винтовая лестница. Однако правитель не стал подниматься по ней. Он наклонился, обеими руками обхватил третью снизу каменную ступень, поднатужился, сдвинул ее в сторону. Втроем они убрали ступень, и прямо под ней открылся черный вход, похожий на боковую нишу кипчакской могилы.
Первым туда протиснулся Кадырхан, потом — визирь Исмаил, третьим — Хисамеддин. Это был вход в подземное помещение для пленниц — гар, а также к подземной потайной дороге, выходящей за стены города.