Шелковый путь
Шрифт:
Широкоплечий русский врач сказал Карыкболу:
— Вы запустили болезнь. Надо было привезти его сюда немедленно после укуса каракурта.
Карыкбол зашипел от злости, как змея:
— Эти подлые темные людишки ничего не сказали мне. Только зря теряли время, споря друг с другом. Я узнал поздно. Ну, дружище, не пожалей себя! Спаси самого уважаемого джигита нашего аула. Если он умрет, то позор упадет на мою голову, на все мое поколение, на всех потомков.
— Сделаем все, что в наших силах, — сказал врач.
Выходя из палаты, Карыкбол бросил взгляд на Малютку. Тот вытянулся на койке с помутневшими, бессмысленными глазами, взгляд его блуждал по потолку.
Сдерживая рыдания, Карыкбол выскочил
Он подбежал к двери и позвонил. Едил на его счастье был дома. Он рассказал ему обо всем в подробностях и умолк, будто прирос к стулу, из глаз побежали слезы.
Потом они поехали в больницу, и началась борьба за спасение жизни Малютки. Начались консилиумы, споры, раздумья, и все для того, чтобы спасти его жизнь. Карыкбол впервые увидел людей, о которых читал только в книгах или видел в кино, людей, которые проводили бессонные ночи у постели больного, лишь бы спасти его, не требуя взамен ничего. В эти дни он по-настоящему понял, что в жизни есть нечто более весомое, чем получка, чин, богатство, — это честь, человечность. И только ими определяется настоящая цена человека. Он понял, что для мыслящего человека печаль преобладает над радостью, и главное мучение, главная пытка — это мысль, которая вполне благополучному здоровому человеку другой раз не дает спать ночами.
Он несколько суток просидел у постели Малютки, не зная, что бросить на колеблющуюся чашу весов его жизни, чем помочь страдальцу.
Через месяц Малютка встал с постели как призрак и, опираясь на палку, вышел из больницы.
Весь город был залит летним солнцем, но ему тяжело дышалось здешним воздухом, пропитанным чадом машин. Ему тяжело было смотреть на длинные улицы, забитые народом, словно вены на висках уставшего человека. Но у него здесь были еще свои дела, и они повели его за собой.
Еле перебирая ногами, как дитя, только что научившееся ходить, Малютка побрел к зданию райкома партии. Войдя туда, он пристроился в конце очереди на прием к секретарю. Знакомая секретарша Акбота, которая составляла список желающих попасть на прием, сказала Малютке не очень доброжелательно:
— Если вы прибыли не по государственным делам, то секретарь вряд ли вас примет. Вам лучше обратиться ко второму заместителю исполкома. Вы расскажете ему о своем положении.
Малютка ничего не сказал ей в ответ и остался ждать. Он подумал, что терять ему нечего, и бояться некого, раз он чудом спасся от смерти. И без того люди считают его вроде ребенка, который еле выучился говорить, бестолковым человеком, которого жизнь мотает во все стороны как хочет.
К обеду в приемной у секретаря поредело, и наконец он остался один. И тут увидел, что с последним посетителем вышел сам Гайнеке, посматривая на часы. Проходя мимо Малютки, он спросил:
— Чего сидите?
— Хотел зайти к вам, не пускают, — сказал Малютка. — Просто не знаю, кому и пожаловаться.
При последних словах секретарь как-то съежился, видать, жалобы ему надоели. Однако горящие глаза Малютки, исхудавшее лицо задержали секретаря, который научился распознавать людей по одному только внешнему облику.
Хотя и был перерыв на обед, он не смог не выслушать Малютку. Повернувшись, он кивнул головой и прошел в кабинет.
Спустя неделю после этого очередное бюро районного парткома рассмотрело вопрос о разбазаривании крупного рогатого скота в совхозе «Сунаката», и дело заведующего фермой Басбуха было передано в прокуратуру…
МНОГО ЛИ БОГАТСТВА НУЖНО ЧЕЛОВЕКУ
Перевод А. Кима
Никогда
Скоро ему стукнет сорок пять лет. До этого Асанали хворал всего раза два. Этот смуглый, словно прокопченный, жилистый мужчина и теперь не был болен — его свалила душевная смута.
Вот что является причиной его невыносимых страданий: он беден! И это стало беспощадно ясным сейчас, когда кругом так откровенно говорят: «Сегодня человек — это деньги, деньги — это человек».
А началось с того, что его любимый средний сынок закончил школу и решил ехать в столицу поступать в институт. «Что ж, учиться так учиться, дело хорошее, разве я чего-нибудь пожалею для моего Меирбана?» — подумал отец. Детство Асанали пришлось на годы войны, отец-дехканин рано приобщил сына к крестьянской заботе-работе, и тощему мальчишке пришлось не столько учиться, сколько косить, пахать, крутить ручную молотилку, поливать огород и возиться с дынями. Где уж было тут думать об учебе в городе. Но, как говорится, аул мечты находится всегда рядом. Хотелось и Асанали выбиться в люди. И в мечтах незаметно пролетело время — не успел он и опомниться, как прошли годы войны, и его мальчишеские ступни, огрубевшие от беготни босиком, познали наконец, что такое обувь. Тогда он и заметил, как у других дела идут в гору, а в его сторону никто и не посмотрит, и не чихнет даже, потому что он как был неучем, так неучем и остался. «Хватит, — решил он, — пусть подохну, но выучусь».
Кое-как поступил на заочное отделение педагогического института, но за множеством дел едва поспевал за учебой и растянул ее на целых восемь лет. Еще помнят в ауле, как в те годы Асанали, привязав возле арыка телку, садился рядом на траву, обложившись книжками. Он шутил: «Я пасу не корову, а экзамены», И эти слова повторяли в ауле как новую поговорку.
Таким образом Асанали стал наконец сельским учителем. И хотя он выучился, но высоко взлететь все же не сумел. Не утолил до конца и жажду знаний. Словно верблюд, испробовавший дурманной «круг-травы», Асанали не смог уйти от дымного и пыльного аульского житья, кружился на том же месте, ведя жизнь, мало чем отличающуюся от прежней. Женился по совету отца на дочери одного трудяги-дехканина и задымил своим очагом. Преподавал историю в средней школе, жена работала в колхозной библиотеке. Сколотил деньжонок и, наняв мастера, выстроил небольшой саманный домик. Собирался обзавестись современной мебелью, купить ковер…
Но тут внезапно умер отец. Все накопленные деньги ушли на похороны, поминки, на подарки тем, кто прибыл почтить память отца. Молодоженами купили они железную кровать — и остались на долгие годы с этой скрипучей койкой. И если случалось принимать людей, гости вынуждены были сидеть на кошме, согнувшись в три погибели за низеньким столиком…
А тут еще, глядя на других, загорелся он страстью к «колесам», то есть к машине. И вот, урывая от каждой получки, накопил он три тысячи рублей и испытал волнение, увидев, что вполне реально исполнение мечты. Если к собранной сумме присовокупить будущие отпускные, то был шанс завести себе «Запорожец»…