Шелковый путь

Досжан Дукенбай

— Кипчакбай крови жаждет!

— Он хочет убить нашего батыра!

— У этого душегуба черные помыслы!

Кипчакбай тяжело дышал. Грудь его бурно вздымалась и опускалась под толстым войлоком. В ушах у него звенело, потели ладони. Он чуть расслабился, потер обе ладони о войлок, держа стрелу в зубах. Потом вновь наставил ее на тетиву, пристально глянул на противника. У Огул-Барса чуть дрогнуло колено. Видимо, он почуял свою гибель. Неумолимая смерть стояла от него в восьмидесяти шагах. Уже дважды она нацеливалась в его грудь. И оба раза остановил ее властный окрик повелителя. Но в третий раз никто ее не остановит. Стрела врага пронзит его насквозь. Месть батыра из рода дулат неотвратима. Огул-Барс это понял, и страх охватил его, но лишь на мгновение…

Лук

натянулся до предела; казалось, вот-вот лопнет сыромятная тетива. В полной тишине послышался скрип напряженного лука в руках батыра Кипчакбая. Стрела длиною почти в кулаш застыла, готовая к полету. Теперь Кипчакбай ясно увидел искаженное предсмертной судорогой лицо противника, мучительно расширенные глаза, застывшие в безысходной тоске. Но Кипчакбай не дрогнул. Острие стрелы осторожно поползло выше, выше и свинцово застыло на уровне густых, сросшихся бровей. И всем стало ясно, что именно в лоб, над переносьем угодит стрела батыра из города Тараза. Но никто не вскрикнул, не заступился. Никому не дано отвращать возмездия… Таков был обычай…

И вдруг Кипчакбай опустил лук. Он понял, что, убив Огул-Барса, не добьется ни славы, ни чести. Он только осрамит себя, осквернив древний обычай честного поединка, запятнает кровью свое имя и достоинство. Нет, он милостиво подарит жизнь противнику, признает себя побежденным, но не преступит обычая предков…

Широкими, стремительными шагами подошел к Кипчакбаю Огул-Барс, крепко обнял его. Так они и застыли, недавние кровные враги, в молчаливом объятии, грудь в грудь.

Подошел к ним и повелитель. Не предполагал он, что именно так кончится измерение на весах справедливости. Еще минуту назад он был угнетен и подавлен случившимся, а теперь словно тяжкий груз свалился с него. Черные мысли и предчувствия вдруг разом развеялись. Собравшиеся на дворцовой площади тоже только теперь пришли в себя. Тронулся лед ненависти и вражды. Все ликовали, шумели, смешавшись в одной толпе, стали обниматься в знак мира и прощения всех обид.

Решение поединка высказал Иланчик Кадырхан:

— Конец ссоре, батыры! Да процветает мир между вами! Вы не осрамили обычая предков и оказались достойными людской благодарности. Честь вам! Об остальном, надеюсь, скажете сами.

Огул-Барс потупился:

— Что я скажу? Нет в моей душе больше зла. Во имя благородства жертвую своей меткостью. Дарю Кипчакбаю право распоряжаться судьбой двух сбившихся с пути влюбленных. Его воля, как он с ними поступит!

И сердце Кипчакбая смягчилось:

— Из тупика мы оба нашли верную тропинку. Так пусть отныне не наши груди станут мишенью для наших стрел. Пусть они поражают только общих наших врагов!

Толпа, сопровождавшая двух славных батыров из Тараза и Испиджаба, дружно направилась к коновязи. Там батыры и их почтенные заступники на прощание грудь в грудь обнялись с повелителем. Возбужденные случившимся, они дали друг другу клятву пребывать отныне в дружбе и единстве назло недругам и во славу своих соплеменников.

6

«Мир и благодать до нашей встречи!»

Из Каракорума, что стоит в голубой степи Керулена, из столицы грозного кагана монголов Чингисхана выехала в страну Дешт-и-Кипчак новая группа послов с огромным караваном. На прощание Юсуф Канка, провожавший караван на расстояние трехдневного пути, сказал главному послу эти традиционные напутственные слова. Они, эти добрые слова, были на уме у всех четырехсот пятидесяти человек, отправившихся в долгий и опасный путь, чтобы сделаться свидетелями и участниками неведомых свершений. Ради какой цели тронулся в дорогу в тяжелую весеннюю распутицу столь громоздкий караван, знали только двое: сам великий каган и главный караван-баши Омар-ходжа. «Мир и благодать до нашей встречи!» Об этом неотступно думают караванщики, тоскуя по миру и родному краю, как любимая и верная жена — по мужу, находящемуся в походе, или как больной человек — по утешительным

речам лекаря-табиба. Все помыслы в пути обычно о мирных, благодатных днях. О них мечтают, как обжора о вкусном блюде. А тишина и покой не так уж часто дарили на круглой, как арбуз, земле. По Великому Шелковому пути пока еще мирно брели караваны купцов. Однако все явственнее чувствовалось ледяное, предгрозовое дыхание, что исходило от могучих волн утробно ревущего накануне бури океана. Тишина стояла обманчивая, подозрительная, и чуткое ухо улавливало это, Предчувствие грядущих страшных потрясений лишало батыров сна. И все казалось: Великий Шелковый путь ждал вовсе не богатых купеческих караванов, а свирепых полчищ.

Загадочный, неуклюже большой караван, вышедший в такое глухое, смутное время из Каракорума, всерьез встревожил население, живущее вдоль Великого Шелкового пути. Пугал не столько сам большой караван, а спешка, с которой он двигался. Пятьсот верблюдов почти без передышки шли сначала на юг, потом свернули на запад, и уже через неделю дикая степь, с ковылем верблюдам по брюхо, сменилась унылой, пустынной равниной, по которой пролегал Шелковый путь.

Караван, богатый и красочный, преобразил неприглядный вид караванной дороги. Казалось, вдоль тусклого степного горизонта медленно двигался яркопламенный пожар. На ведущем дромадере и следующих за ним двух верблюдах смешанной породы мерно покачивались балдахины, отделанные серебром. В первом находилась, как говорят, нетронутая ветром юная монголка — жолбике — дорожная жена-любовница главного караван-баши. В остальных двух балдахинах ехали служанки, тоже красивые, расторопные молодки, из тех, о которых обычно говорят: под подолом вихрь гуляет.

В пути, пока караван не останавливается на привал, женщин почти никто не видит. Серые верблюды-метисы, похожие на камни-валуны, бредут неторопливо, враскачку, монотонным шагом, ровной бесконечной цепью. На каждом верблюде по два громадных тюка, а что в них — неизвестно. Одно ясно: тяжела поклажа, так как у животных подгибаются ноги. Тюки укрыты ворсистыми коврами. Между верблюдами то здесь, то там виднеются обветренные, насквозь пропыленные погонщики, извозчики, повара, носильщики, слуги и рабы.

Главный караван-баши Омар-ходжа родом из Отрара. Бесшабашный, отчаянный, он прошел через мытарства судьбы, пока не втерся наконец в доверие к самому кагану. Он едет впереди на расстоянии полета стрелы. Под ним пышнохвостый, длинногривый кипчакский скакун, который так и норовит оторваться от покорно и уныло бредущих за ним ленивых животных. Хозяин с трудом сдерживает скакуна. Омар рослый, статный и внушительный на вид. Лет ему, вероятно, около сорока. Его красивое мужественное лицо оттеняет белая шелковая чалма, под ней выступают широкий чистый лоб и густые черные брови. Нос прямой, бородка острая, глаза с живым блеском. И в поступках этот человек тверд и резок. Любит и ненавидит он открыто, искренне, страстно.

Справа за главным караван-баши держится дородный Хаммаль Мераги. Он похож на пень и поворачивается только всем туловищем. Человек это грубый и вздорный. Многих людей за свою жизнь он взбаламутил, много разных пакостей сделал. По слухам, он служил у четырех правителей, девять раз отправлялся послом в разные страны и погубил в степи нескольких именитых батыров. Откуда он родом, из какого улуса — никто не знает. Сам Хаммаль Мераги предпочитает об этом не говорить. Однако он хвастлив и высокомерен. О таких бахвалах кипчаки говорят: «У него под колпаком можно лепешку испечь». Зато в походах он действительно незаменим: из любого положения неизменно находит выход — сто человек за пояс заткнет. По одной посадке всадника способен издали точно определить его намерения; по пыли на придорожной траве безошибочно угадает, когда и кто здесь проезжал; по лету орла может узнать, откуда дует ветер; хорошее место для стоянки предчувствует за день. Истинный матерый степной волк, знающий все лощины-овраги, долины-перевалы. Не однажды рыскал он вдоль Великого Шелкового пути по своим тайным делам и знает здесь все и вся.