Шелковый путь
Шрифт:
— И войска нет, чтобы от них отбиться…
— Ну, чего заблеял, как барашек?
— Да я… просто говорю: в осторожности греха нет.
— Тьфу, дьявол! Дед твой был батыром, а ты трусишь, как зайчишка.
— Дед-то как раз и говорил: Белкум — обиталище волков и коров. Вот увидишь: каждый кустик тут бедой обернется.
Караван-баши слушал эти разговоры, но промолчал. Укрывшись чапаном и положив под голову верблюжье седло, он делал вид, что дремлет. Молодой караванщик говорил истинную правду. В голодные годы здесь под каждым саксаулом хоронился матерый волк, а на каждой тропинке подстерегал добычу разбойник. Всякое приходилось испытать, когда он, Максуд, водил некогда по этим пескам караваны. И насмерть биться случалось. Но без привала не
Максуд поднял голову, приказал караванщикам:
— Джигиты, заготовьте побольше саксаула, чтобы огонь горел всю ночь. Поставьте охрану к тюкам!
Сказав это, он снова лег и погрузился в дрему…
Луна, поднимаясь все выше над пустыней, окрасилась в зловещий кровавый цвет. Казалось, ярко пылали саксаульные уголья, бросая на песок жуткий отблеск. Безмолвный страх охватил молодого караванщика. «К беде. к беде, — думал он. — Лунный свет ведь обычно молочно-белый…» Песчаные холмы угрожающе темнели вокруг, словно лежащие вповалку усталые воины после жестокой сечи. Луна походила на окровавленный щит. Исполосованные багровым зыбким отблеском, темно-рыжие барханы невольно вселяли ужас. Казалось, некий страшный призрак затаился за ними. Сердце караванщика заколотилось в недобром предчувствии. Эту извилистую караванную тропу недаром называют «Вражьей дорогой». Она виляет между барханами, оставляя чахлые саксаульные заросли по правую руку и упрямо сворачивая к югу.
Когда-то по этой дороге ходил с караванами дед молодого погонщика. Из Отрара на берегу Инжу он отправлялся ранней весной и возвращался еще до наступления осени, объездив базары Бухары, Самарканда, а порой и Багдада или страны Миср, где много было кипчаков-мамлюков. Говорят, что дед всегда заботился о том, чтобы караванщики не погибли в пустыне от жажды. По весне на каждом привале он собирал верблюжью колючку. Сухие верхушки срезал, а здоровый стебелек осторожно вскрывал ножом и вкладывал в него арбузное семя. После этого зарывал стебелек верблюжьей колючки в песок. На обратном пути караван обычно изнывал от зноя, суховея и жажды; измученным погонщикам мерещилась смерть. Еле-еле добирались они до того места, где останавливались весною на привале. А там — какое чудо! — арбузное семя в стебле верблюжьей колючки, оказалось, проросло, дало всходы, и между иссохшими листьями округло выпячивали бока небольшие пустынные арбузы. Утолив жажду сочными, сладкими арбузами, караванщики спешили к следующему привалу, где их вновь ожидала спасительная пустынная бахча, а впереди — еще и еще, по всей дороге через Кызылкумы…
Вскоре сквозь дрему Максуд расслышал странный протяжный свист. Он стремительно, неотвратимо нарастал, превращаясь в заунывный гул, наполняя все вокруг тревогой. Сердце караван-баши заколотилось. Еще не очнувшись полностью от сна, он уже вскочил в страхе.
Холодная дрожь прокатилась по телу, в горле пересохло, голос пропал. В первое мгновенье он ничего не мог разглядеть, но почувствовал, как постепенно оживали пески, приходили в движение. Костер в середине круга догорал. Джигитов-охранников сморил сон. Черный дромадер, вожак каравана, резко поднялся и тягуче, утробно заревел. К Максуду тоже вернулся голос:
— Джигиты! Надвигается песчаная буря!
Все вокруг загудело, закачалось, застонало. Луна на мгновенье блеснула кроваво-красным пятном на черном небе и тут же скрылась, словно погасла, на землю откуда-то с неба опустилась черная мгла. Разом вскочили перепуганные люди, забегали, засуетились, еще не сообразив толком, что случилось. Одним почудилось, будто на караван напали разбойники, а молодой погонщик не своим голосом завопил: «Волки! Волки!», приняв вздымавшиеся пески за свирепую волчью стаю.
Караван-баши смутно предугадывал
— Джигиты! Поднимайте верблюдов! Спешите к верховью! — надрываясь, кричал Максуд.
Караванщики метались между верблюдами, но ничего не могли сделать. Задыхаясь, они падали на песок и скользили по нему, растопырив руки-ноги. Шквал песка всякий раз с воем обрушивался на верблюдов, зарывал-засыпал их, точно проглатывал. Ничего невозможно было различить, однако по отчаянному верблюжьему реву он догадался, что песчаный сель уже захлестнул бедных животных. И людей тоже не было видно. В ушах монотонно и грозно гудело, и нельзя было понять, то ли это завывала буря, то ли кричали о помощи люди, то ли ревели задыхавшиеся под морем песка верблюды. В народе говорят: «Если буря валит верблюда, то козу ищи на небе». Так и Максуда вдруг необузданная сила отшвырнула куда-то. Он всячески пытался удержаться на земле, прижимался к ней, цепляясь всеми пальцами, но тщетно. Буря приподняла его, отбросила и покатила, как щепку, будто забавляясь своей мощью. Потом он ударился боком о что-то непонятное, лихорадочно вцепился и тогда только сообразил, что это нога черного дромадера. Животное, ошалев, вскочило, рванулось вперед, и караван-баши, собрав остатки сил, ухватился обеими руками за шею верблюда. Дромадер, глубоко проваливаясь в кочующий песок, куда-то понес его, и Максуд на время потерял сознание…
Целые сутки без передышки бушевала песчаная буря. Бывшее ущелье Белкум бесследно исчезло с лица земли, а на его месте образовалась гладкая песчаная равнина, Когда на следующий день буря улеглась, из-под песка выбрался, точно призрак, тощий и мосластый черный дромадер. Вместо недавнего могучего нара на свет божий появилось странное, жалкое животное на ногах-жердинах, с нелепо большой головой на тонкой, дряблой шее. Еле передвигая ноги, животное тоскливо ревело, пытаясь широкой лапой разгрести песчаные наносы. Оно вздымало пыль, искало, звало пропавшего хозяина.
Нар оказался настойчивым и нашел-таки между застывшими песчаными волнами человека. Тот все еще был без сознания, на грани жизни и смерти.
Солнце пригрело, свежий ветер подул в лицо, и вскоре Максуд пришел в себя, открыл глаза, поднял голову. Во все стороны простирались, выпирая острыми заступами, бурые барханы. Куда ни посмотри — чуждый, безмолвный, мертвый мир.
Человек с трудом приподнялся. Шатаясь, взобрался он на понурого дромадера, погнал его к длинному увалу. Отсюда, с вершины увала, отупевшим взглядом Максуд долго обозревал окрестности, но ничего не увидел. Видимо, все караванщики вместе с верблюдами навечно остались лежать в песчаной пучине. Рассудок Максуда помутился, и он закричал страшно, протяжно. Черный нар тронулся в путь…
О случившемся в песках Кызылкумов Максуд поведал через несколько дней правителю Отрара Иланчику Кадырхану. Весть омрачила повелителя, и он твердо решил разыскать погребенных под песком караванщиков и громадные тюки с бесчисленными слитками золота и серебра. По его приказу срочно призвали опытных караван-баши, бывалых охотников, известных проводников, мудрых следопытов. Стали спешно готовиться к дальней дороге. Но воле правителя не суждено было осуществиться. Другая, куда более страшная буря обрушилась на Отрар…
8
Провидец Габбас на своей вышке, лежа, по обыкновению, на животе, читал толстую книгу в сафьяновом переплете. Ночь была лунная, светлая; с севера дул приятно прохладный ветерок, сгонявший тучи комаров в низину. Вдалеке темнели очертания древней крепости Жаухар. При молочном свете луны мрачно зияли круглые бойницы, из которых лучники пускают стрелы. Старый астролог держал в руках большой дастан «Хикая», недавно законченный Хисамеддином. Молодой поэт подарил свой труд любимому наставнику.