Шерас
Шрифт:
На самом деле молодой человек наверняка растерялся бы, если бы посмотрел на себя со стороны. К своему стыду, он увидел бы хоть и отмеченное умом, но слишком молодое лицо, неоперившуюся юность которого пока невозможно было скрыть нахмуренными бровями и поигрыванием желваков на скулах. Да и взгляд его вряд ли отражал пережитые испытания, скорее, наоборот: вместо пронизывающей холодности и суровой пытливости его глаза излучали этакую вспыльчивую наивность и были слишком чистыми, слишком честными, непозволительно искренними. К своему глубокому разочарованию, ДозирЭ обнаружил бы, что, несмотря на все принимаемые им картинные позы, не выглядит тем, кем пытается себя представить. Он с удивлением заметил бы, что весь
А справа восседал скучающий Идал. Он был спокоен, задумчив, сдержан в еде, а из напитков предпочитал настои, которые прекрасно утоляли жажду, но вряд ли могли вскружить голову и поэтому не пользовались уважением «белых плащей». Несмотря на то, что Идал должен был удостоиться не меньших почестей, чем его друг — ведь все последние сражения они были рядом, — его мало кто замечал. Впрочем, этому было простое объяснение: воин, получив, как известно, разрешение оставить службу, собирался в ближайшие дни проститься навсегда с белым плащом и мечом Славы.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил друга ДозирЭ, наговорившись со всеми вдоволь.
— Ты же знаешь, рэм, — продолжу занятие отца, — отвечал эжин и добавил, покусывая губу: — И братьев.
ДозирЭ подцепил ножом приглянувшуюся жареную куропатку, безошибочно выбрав ее среди десятка одинаково аппетитных, но не столь упитанных тушек, украшенных зузукой, овощами и кусочками ананаса. Он предложил куропатку Идалу и, получив отказ, занялся ею со всей серьезностью, ухитряясь, однако, поддерживать разговор:
— Зачем тебе всё это? Разве твое богатство не позволяет тебе, ни о чем не беспокоясь, проводить дни в удовольствиях и пирах?
— Позволяет. Мне досталось большое наследство. Я не мог себе и представить, что когда-нибудь буду обладать такой кучей золота. Да и ни к чему мне одному столько. Однако владения нашего рода очень обширны и требуют самого пристального внимания и ежедневных забот, — пояснил Идал.
ДозирЭ поставил опустошенный кубок, хотел было вытереть рот тыльной стороной ладони, но вовремя опомнился и промокнул губы широким листком бархатицы. Этот листок впитывал в себя влагу, словно губка, одновременно выделяя свой собственный кисловатый освежающий сок. Последнее время во дворцах Грономфы возникла новая мода: использовать во время еды это растение вместо кувшина с душистой водой, полотенца, рукава или подола плавы.
— Согласен — хорошая лошадь требует должного ухода, — не отставал ДозирЭ. — Но у тебя есть прекрасный доверитель и честнейшие трудолюбивые распорядители и содержатели твоих заведений. Взять, допустим, Арпада…
Молодой человек был недалек от истины, отмечая достоинства помощников Идала. С тех пор как плантации льна, хлопка и тоскана, ткацкие мастерские, склады, лавки, гомоноклы и кратемарьи, а также многоярусные доходные дома остались без хозяйского присмотра, владения рода Идала не пришли в упадок. Плантации по-прежнему обрабатывались, принося высокие урожаи, мастерские изготавливали прекрасные ткани, которые охотно раскупались. Более того, в прошедшем году торговля складывалась весьма успешно, а указ Инфекта об отмене подати принес дополнительно не менее ста берктолей. Что же до благодарного Арпада, то бывший десятник гиозов оказался исключительно честным и способным
— Это так, — кивал головой рассудительный Идал, теребя на шее кончик наградного платка. — Мои работники заслужили самого щедрого поощрения. И пожалуй, сложись всё как-нибудь по-другому, я с удовольствием предался бы занятиям мужа, озабоченного лишь посещениями общественных мест и последними событиями в Рестории. А лучше всего было бы никогда не скидывать плащ, особенно этот — белый, который мне дороже всего. Военное занятие я люблю, хотя мне и не нравится убивать. А в нем выше всего я ставлю нашу дружбу, скрепленную кровью. Но я должен помнить, что теперь один несу ответственность за весь наш род, почти обезглавленный благодаря глупости и жадности моих братьев. Лишь я один теперь отвечаю за все земли и постройки, которые на самом деле принадлежат не мне, а нашему древнему роду и его потомкам. Вправе ли я всё это бездумно растрачивать? Теперь я обязан лично заниматься всем, беречь родовой дворец, преумножать богатства и, когда наступит время, передать всё это в целости и сохранности, вместе с родовым жезлом, выпестованным мною преемникам.
Тут ДозирЭ подумал о своем родовом жезле, который получил от ЧезарЭ — владельца роскошного дворца, мужа коварной красавицы Иврусэль. Он долго смекал, куда дел этот небольшой медный цилиндр, и наконец вспомнил, что отдал вещицу на сохранение Кирикилю. Удивительно, но молодой человек, слишком увлекшись всеми обстоятельствами своей новой головокружительной белоплащной жизни, так ни разу жезл и не открыл. А ведь в его чреве сокрыта вся история рода ДозирЭ, сведения о многих его предках, поколение за поколением…
— Пожалуй, ты прав, Идал: твое предназначение определено богами. В «Откровениях Ибеуса» ясно сказано: «И не нам — смертным, что-то менять собственною волею, ибо путь каждого предначертан звездами…» — поддержал друга ДозирЭ. Однако он с некоторым беспокойством наблюдал за своим товарищем, обнаружив в нем новые черты, которых еще день назад не было и в помине. Пока он выглядел воином, старым добрым другом, с уст которого еще срывались всякие забористые словечки, но уже проглядывал в нем гордый эжин, свободный, богатый, самоуверенный. Как он сказал? «…Мои работники заслужили поощрение…»
— О каком предназначении вы говорите? — вмешался в разговор Одрин, который всё это время незаметно прислушивался к беседе двух воинов. — Наше единственное предназначение — служить Божественному. Чего еще желать? Разве что женщину.
И дорманец громко рассмеялся, послав приглянувшейся люцее призывный взгляд. Девушка в ответ благосклонно улыбнулась.
— Посмотри, ДозирЭ, сколь обольстительна эта богиня из Дворца Любви, — продолжал Одрин. — Взгляни, как вздымается ее грудь. Загляни в ее зеленые глаза. А этот изумительный поворот головы?
— Что из того? — пожал плечами ДозирЭ, однако про себя отметил, что беловолосая люцея действительно достойна самого искреннего восхищения.
— Как что? Бери ее. Тебя ждет бездна удовольствий. Вперед!
— Благодарю тебя, рэм, — ответил, отмахиваясь, ДозирЭ и вдруг с горечью вспомнил, как в Бенедикте, благодаря новоиспеченному другу, оказался на ложе сразу с двумя буроволосыми люцеями. — Благодарю тебя. Но почему бы тебе самому ею не заняться?
ДозирЭ поднес к губам кубок и сделал несколько полных глотков. Одрин даже как-то расстроился и перестал шутить. Теперь он говорил вполне серьезно: