Шерас
Шрифт:
На самом деле молодой человек наверняка растерялся бы, если бы посмотрел на себя со стороны. К своему стыду, он увидел бы хоть и отмеченное умом, но слишком молодое лицо, неоперившуюся юность которого пока невозможно было скрыть нахмуренными бровями и поигрыванием желваков на скулах. Да и взгляд его вряд ли отражал пережитые испытания, скорее, наоборот: вместо пронизывающей холодности и суровой пытливости его глаза излучали этакую вспыльчивую наивность и были слишком чистыми, слишком честными, непозволительно искренними. К своему глубокому разочарованию, ДозирЭ обнаружил бы, что, несмотря на все принимаемые им картинные позы, не выглядит тем, кем пытается себя представить. Он с удивлением заметил бы, что весь как-то неказист и угловат, что движения и ухватки его грубы и прямолинейны, и вообще, пытаясь подчеркнуть свое высокое положение, он хотя и выглядит надменно, но несомненно фальшивит и немного походит на глуповатого выскочку, который, едва ощутив маломальское превосходство, вдруг становится до смешного заносчивым. Однако, не видя себя со стороны, молодой человек думал, что его манеры и повадки указывают на его родовитость и что он держится так же изящно и естественно, как, например, сын именитого дорманца Одрин, который, кстати, на этом пиршестве сидел от него по левую руку.
А справа восседал скучающий Идал. Он был спокоен, задумчив, сдержан в еде, а из напитков предпочитал настои, которые прекрасно утоляли жажду, но вряд ли могли вскружить голову и поэтому не пользовались уважением «белых плащей». Несмотря на то, что Идал должен был удостоиться не меньших почестей, чем его друг — ведь все последние сражения они были рядом, — его мало кто замечал. Впрочем, этому было простое объяснение: воин, получив, как известно, разрешение оставить службу, собирался в ближайшие дни проститься навсегда с белым плащом и мечом Славы.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил друга ДозирЭ, наговорившись со всеми вдоволь.
— Ты же знаешь, рэм, — продолжу занятие отца, — отвечал эжин и добавил, покусывая губу: — И братьев.
ДозирЭ подцепил ножом приглянувшуюся жареную куропатку, безошибочно выбрав ее среди десятка одинаково аппетитных, но не столь упитанных тушек, украшенных зузукой, овощами и кусочками ананаса. Он предложил куропатку Идалу и, получив отказ, занялся ею со всей серьезностью, ухитряясь, однако, поддерживать разговор:
— Зачем тебе всё это? Разве твое богатство не позволяет тебе, ни о чем не беспокоясь, проводить дни в удовольствиях и пирах?
— Позволяет. Мне досталось большое наследство. Я не мог себе и представить, что когда-нибудь буду обладать такой кучей золота. Да и ни к чему мне одному столько. Однако владения нашего рода очень обширны и требуют самого пристального внимания и ежедневных забот, — пояснил Идал.
ДозирЭ поставил опустошенный кубок, хотел было вытереть рот тыльной стороной ладони, но вовремя опомнился и промокнул губы широким листком бархатицы. Этот листок впитывал в себя влагу, словно губка, одновременно выделяя свой собственный кисловатый освежающий сок. Последнее время во дворцах Грономфы возникла новая мода: использовать во время еды это растение вместо кувшина с душистой водой, полотенца, рукава или подола плавы.
— Согласен — хорошая лошадь требует должного ухода, — не отставал ДозирЭ. — Но у тебя есть прекрасный доверитель и честнейшие трудолюбивые распорядители и содержатели твоих заведений. Взять, допустим, Арпада…
Молодой человек был недалек от истины, отмечая достоинства помощников Идала. С тех пор как плантации льна, хлопка и тоскана, ткацкие мастерские, склады, лавки, гомоноклы и кратемарьи, а также многоярусные доходные дома остались без хозяйского присмотра, владения рода Идала не пришли в упадок. Плантации по-прежнему обрабатывались, принося высокие урожаи, мастерские изготавливали прекрасные ткани, которые охотно раскупались. Более того, в прошедшем году торговля складывалась весьма успешно, а указ Инфекта об отмене подати принес дополнительно не менее ста берктолей. Что же до благодарного Арпада, то бывший десятник гиозов оказался исключительно честным и способным содержателем и увеличил доход от вверенной ему кратемарьи за год в два раза. И это несмотря на отсутствие в городе Белой либеры — неиссякаемого источника скандальной, но внушительной прибыли. Даже видавший многое на своем веку доверитель Идала, всё это время продолжавший исправно вести «денежные книги» рода, был немало изумлен. Случай невероятный, тем более для Грономфы, с ее несколькими тысячами кратемарий.
— Это так, — кивал головой рассудительный Идал, теребя на шее кончик наградного платка. — Мои работники заслужили самого щедрого поощрения. И пожалуй, сложись всё как-нибудь по-другому, я с удовольствием предался бы занятиям мужа, озабоченного лишь посещениями общественных мест и последними событиями в Рестории. А лучше всего было бы никогда не скидывать плащ, особенно этот — белый, который мне дороже всего. Военное занятие я люблю, хотя мне и не нравится убивать. А в нем выше всего я ставлю нашу дружбу, скрепленную кровью. Но я должен помнить, что теперь один несу ответственность за весь наш род, почти обезглавленный благодаря глупости и жадности моих братьев. Лишь я один теперь отвечаю за все земли и постройки, которые на самом деле принадлежат не мне, а нашему древнему роду и его потомкам. Вправе ли я всё это бездумно растрачивать? Теперь я обязан лично заниматься всем, беречь родовой дворец, преумножать богатства и, когда наступит время, передать всё это в целости и сохранности, вместе с родовым жезлом, выпестованным мною преемникам.
Тут ДозирЭ подумал о своем родовом жезле, который получил от ЧезарЭ — владельца роскошного дворца, мужа коварной красавицы Иврусэль. Он долго смекал, куда дел этот небольшой медный цилиндр, и наконец вспомнил, что отдал вещицу на сохранение Кирикилю. Удивительно, но молодой человек, слишком увлекшись всеми обстоятельствами своей новой головокружительной белоплащной жизни, так ни разу жезл и не открыл. А ведь в его чреве сокрыта вся история рода ДозирЭ, сведения о многих его предках, поколение за поколением…
— Пожалуй, ты прав, Идал: твое предназначение определено богами. В «Откровениях Ибеуса» ясно сказано: «И не нам — смертным, что-то менять собственною волею, ибо путь каждого предначертан звездами…» — поддержал друга ДозирЭ. Однако он с некоторым беспокойством наблюдал за своим товарищем, обнаружив в нем новые черты, которых еще день назад не было и в помине. Пока он выглядел воином, старым добрым другом, с уст которого еще срывались всякие забористые словечки, но уже проглядывал в нем гордый эжин, свободный, богатый, самоуверенный. Как он сказал? «…Мои работники заслужили поощрение…»
— О каком предназначении вы говорите? — вмешался в разговор Одрин, который всё это время незаметно прислушивался к беседе двух воинов. — Наше единственное предназначение — служить Божественному. Чего еще желать? Разве что женщину.
И дорманец громко рассмеялся, послав приглянувшейся люцее призывный взгляд. Девушка в ответ благосклонно улыбнулась.
— Посмотри, ДозирЭ, сколь обольстительна эта богиня из Дворца Любви, — продолжал Одрин. — Взгляни, как вздымается ее грудь. Загляни в ее зеленые глаза. А этот изумительный поворот головы?
— Что из того? — пожал плечами ДозирЭ, однако про себя отметил, что беловолосая люцея действительно достойна самого искреннего восхищения.
— Как что? Бери ее. Тебя ждет бездна удовольствий. Вперед!
— Благодарю тебя, рэм, — ответил, отмахиваясь, ДозирЭ и вдруг с горечью вспомнил, как в Бенедикте, благодаря новоиспеченному другу, оказался на ложе сразу с двумя буроволосыми люцеями. — Благодарю тебя. Но почему бы тебе самому ею не заняться?
ДозирЭ поднес к губам кубок и сделал несколько полных глотков. Одрин даже как-то расстроился и перестал шутить. Теперь он говорил вполне серьезно: