Шерас
Шрифт:
Люцея Андэль ждала ДозирЭ, спрятавшись за полуразвалившейся широкой колонной в укромной нише, в свое время предназначенной, видимо, для скрытого охранения. Она была одна. При каждом шорохе сердце ее замирало.
Вокруг было совершенно темно, и только Хомея тускло и неверно светила сквозь тонкую иссиня-черную пелену облачков.
Неподалеку раздавался смех, пение, радостные оклики. Слышался шум падающей с большой высоты воды.
Вдруг где-то хрустнули ветки. Андэль встревожилась. Хруст повторился, и она ощутила совсем рядом чье-то присутствие. Ей даже показалось, что она различает дыхание:
Андэль осторожно выглянула, ожидая увидеть ДозирЭ, но, к своему удивлению, в десяти шагах от себя рассмотрела очертания крупного животного. В следующее мгновение по белым пятнам на боку она узнала Руису — безрогую антилопу, которую любил и лично подкармливал сам Божественный.
Девушка, мягко ступая, вышла из своего укрытия. Антилопа позволила подойти к себе вплотную. Казалось, ее большие добрые глаза умоляли о помощи.
— Что же ты не спишь? — спросила Андэль, оглаживая дрожащее животное. — Тебя, наверное, напугали. Эти знатные мужи, эти надутые эжины, всегда думают только о своем удовольствии. Им нет дела до слабых и беззащитных. Ну не бойся, всё будет хорошо!
Антилопа немного успокоилась. Маленькие руки люцеи излучали ласку, ее мелодичный добрый голос успокаивал.
Вдруг животное вздрогнуло, присело от страха и прыгнуло в сторону, взбив копытами каменную крошку и пыль. Андэль удивленно и обиженно посмотрела вслед антилопе. Тут на ее плечо легла тяжелая рука, и она в ужасе оцепенела.
— Ты хотела меня видеть? — прозвучал знакомый мужской голос.
Андэль медленно обернулась, боясь вновь ошибиться. Перед ней во всем своем великолепии, улыбаясь, стоял ДозирЭ, новоиспеченный айм Белой либеры, весь в золоте доспехов и наград. Слезы брызнули из глаз люцеи, и она бросилась ему на шею.
— Забери меня отсюда, я знаю: ты всё можешь. Я больше не в силах здесь находиться! Давай убежим, как ты хотел, — сквозь рыдания умоляла она. — Прости меня, я знаю, что недостойна тебя, но надеюсь получить твое прощение!
ДозирЭ неуклюже прижал девушку к себе — ему мешал металл, в который он был закован. Чувства же, которые в это мгновение его обуревали: смятение, любовная истома, ощущение собственной вины, невообразимая жалость к близкому дорогому человеку, гнев ко всему, что им мешает соединиться, бурная радость, мгновенно опрокинувшая недавнюю глухую тоску, — смешались в его душе, и он, этот безжалостный воин, почувствовал, что его щеки впервые за долгое время стали мокрыми от слез. Весь его внутренний мир, где после той любовной катастрофы всё уже почти встало на свои места, где каждое чувство вновь приобрело свое естественное состояние, — этот хрупкий мир вновь встряхнулся, будто его сильно пнули ногой, да так, что всё полетело вверх дном, и в успокоившейся было душе вновь наступил невообразимый хаос.
— А как же Божественный? — наконец выдавил из себя ДозирЭ.
— Я знаю, что никогда не буду прощена, как бы ни молилась. Я знаю, что меня ждет вместо звездной дороги страна гароннов. Пусть. Но я к этому готова!
— Но разве тебе здесь плохо? Разве тебя не прельщает богатство? Разве тебе плохо с Божественным? Ты понимаешь, что обрекаешь себя на бедность, на скитания, на жизнь без родины?
Андэль уже не плакала.
— Я, словно рабыня, замкнута в каменных стенах, меня охраняют со всех сторон, каждое мгновение за мною следят, а соглядатаи мои — вся прислуга, вся стража, все подруги, Люмбэр, весь Дворец Любви, весь Дворцовый Комплекс. Иногда мне кажется, что даже золотые львы за мной наблюдают, поворачивая мне вслед свои оскаленные морды. Однажды я поняла, что это от тебя все так ревностно меня оберегают! А я с детства привыкла к просторам и к свободе. Здесь я — дорогая вещь, я — раба любви!
Девушка тяжело вздохнула, а ДозирЭ подумал: «Как красиво она это сказала: «раба любви!»
— Но я готова была бы привыкнуть к этому: человек ко всему привыкает. Однако есть неугомонный мужчина, который не оставляет меня в покое, тревожит мою душу, каждую ночь взывает ко мне: «Давай всё бросим, давай убежим!» Мужчина, которого я люблю, который, несомненно, заменит мне собой все. Это ты!
«О!» — только и произнес молодой человек, рухнул в каком-то бушующем восторге на колени и тут вновь почувствовал на своем лице слезы, но ему не было стыдно. Он приблизил к себе люцею. И так они долго стояли, обливаясь блаженными счастливыми слезами. Неустрашимый воин Белой либеры и самая прекрасная девушка Авидронии.
Когда ДозирЭ вернулся к золотым львам, Одрин и Семерик уже ушли, его поджидал только Идал.
— Где ты был? — равнодушно поинтересовался он.
— Встретил знакомого по лагерю Тертапента, — выложил молодой человек заранее заготовленный ответ.
Вскоре друзья покинули стол Инфекта, чтобы вернуться туда, где пировала Белая либера. По пути, у Серебряной лестницы, чуть в стороне, они заметили воина, похожего на Одрина. Он разговаривал с каким-то Вишневым, и оба были взбудоражены. Объясняя что-то друг другу, они едва не кричали и возбужденно жестикулировали. ДозирЭ по фигуре и манере держаться узнал Сюркуфа. Заметив приближающихся ДозирЭ и Идала, собеседники поспешили укрыться в буйно разросшихся кустах акации.
— Не доверяй Одрину, — сказал Идал. — Этот отпрыск вельможного дорманского рода не так прост, как может показаться на первый взгляд, поверь мне, рэм. Рано или поздно он доставит тебе самые ужасные неприятности, а меня не будет рядом, и, следовательно, я ничем не смогу тебе помочь.
ДозирЭ только кивнул головой, показывая, что отнесся внимательно к словам друга, однако на самом деле думал совсем о другом. Он витал в облаках таких головокружительных фантазий, каких Идал не мог и представить.
Белоплащные вернулись к столу Белой либеры. Одрин сидел вместе со всеми, в тесном кругу изрядно захмелевших друзей и раскрасневшихся люцей и весело пировал, поднимая кубок за кубком. «Наверное, у Серебряной лестницы был не он», — подумал ДозирЭ.
Уже зарождалось утро. На смену сухому и душному воздуху ночи пришла блаженная прохлада. На небе, у горизонта, вспыхнула темно-бордовая полоска, а Хомея поблекла и скрылась. В Дворцовом Комплексе Инфекта заканчивалась первая ночь пышного многодневного пиршества.