Шесть черных свечей
Шрифт:
Вместе с Донной она ярый пропагандист проклятия. Она свято верит в колдовство, и в ней больше силы, чем во всех остальных Девочках, вместе взятых. Старая Мэри признает, что Донна — седьмая дочь седьмой дочери, и ей нравится, что Донна изучает ирландский гэльский. По-гэльски Старая Мэри говорит свободно.
Одеваться, конечно, она могла бы и получше. Стоит ей появиться в каком-нибудь незнакомом дворе, как люди прячутся, принимая ее за цыганку, что продает вешалки.
Чего у нее не отнимешь, так это подлинной земной мудрости. Кому-нибудь она и сама может показаться слишком уж приземленной. Ежеминутно она выкашливает мокроту и проглатывает ее. К тому же она поедает козявки из носа.
Вот один из перлов ее мудрости:
—
Единственная из всех окружающих женщин, она остается невозмутимой, что бы ни случилось. Ведь все это она уже видела. И похуже бывало. Старая Мэри уверена, что в конце концов вернется в Донегол и все будет замечательно. Все Девочки в курсе, что она хочет быть похороненной именно там.
— Ох уж, когда я вернусь домой, ни хрена не буду делать, только сидеть у камелька и пить водку, блин, на фиг.
— Мама, ты повторяешь это с тех пор, как я была ребенком. Оставь ты эту мысль наконец. Никогда ты домой не вернешься, — обыкновенно говорит ей матушка.
И вот еще что насчет Старой Мэри. Она никогда не ругается. Вместо известных всем слов она говорит «блин, на фиг».
Старая Мэри, и матушка, и кое-кто из старших Девочек росли в трущобах Тяп-ляпа. Когда-то Тяп-ляп был самым перенаселенным районом в Коутбридже. В начале двадцатого века плотность населения там была больше, чем в Нью-Йорке. Дома в три этажа. По четыре дома на каждый участок. По двенадцать семей во дворе. Каждая семья в среднем из десяти человек.
На Тернер-стрит обитало восемьдесят две семьи. В Тяп-ляпе проживали сотни семейств. По пятьсот человек на квартал. Один огромный доходный дом. Такой дом, кстати сказать, стоял напротив Тяп-ляпа (принадлежал некому Крэгу). Потом шли Дандиван-роуд, Бэннан-ленд, Вудс-ленд. Потом следовал район, именуемый Блэкбулл, и небольшой кусок земли, который назывался Малый Блэкбулл. Землевладельцы строили (или ляпали) на своих землях дома и набивали эти дома ирландскими иммигрантами. Сколачивались целые состояния (только не иммигрантами). За Малым Блэкбуллом был железнодорожный переезд, а за ним следовал Большой Блэкбулл. Напротив Большого Блэкбулла имелся Хоторн-Ярд. Все эти участки с течением времени стали именоваться Тяп-ляп, хотя первоначально так назывался только квартал на Тернер-стрит.
Была работа. Сталелитейные предприятия, и чугуноплавильные заводы, и шахты. Каждый жил по заводскому гудку. Тонкий слой копоти покрывал все вокруг. Все провоняло химией (сегодня бы никто этого не допустил). Если иммигранты полагали, что жить здесь будет лучше, то это разве только по сравнению с голодом 1845–1847 годов. Лучше помереть, выкашливая свои легкие на пол бара, чем за раскорчевкой на жестоком морозе Донегола. И тут и там — ад, только в местном аду вроде бы полегче. Да и виски даст необходимую эмоциональную анестезию. Рай пока подождет. Ведь не случайно футбольный клуб «Селтик» первоначально назвали «Рай». Попасть в этот Рай было куда как легче. Каких-то паршивых восемь миль на запад, пешком можно пройти. И проходили. Вот где ирландцам разрешили опять быть ирландцами (а не подонками и грязными подлыми фениями) [26] , и быть вместе.
26
Фений — член тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества.
Старая Мэри прибыла в Тяп-ляп, когда району исполнилось уже семьдесят сколько-то там лет и он был в полном расцвете. Поезда мчались через переезд, не обращая никакого внимания на пешеходов, и немало пьяных задавило на путях. Рельсы проходили прямо за церковью Святого Августина, и грохот поездов в церкви был слышен куда как хорошо. Еще и протестанты в проезжающих мимо автомобилях добавляли шума, непрерывно гудя клаксонами. Иногда звонил колокол, предупреждая, что поезд приближается. Останавливайся и жди со своей тележкой, пока поезд не проедет. Хотя на переезде всегда собиралось много народу, говорить между собой было невозможно — такой стоял грохот. Земля дрожала.
Стадо на бойню гнали прямо по Дандиван-роуд. Понятно, вся улица была жутко загажена. А что тут такого? Посмотрел бы я на вас по пути на бойню. Скотина иногда отбивалась от стада и шастала по дворам. Проснешься утром, а на тебя овца пялится. Овца — вещь в хозяйстве полезная. Бог с ней, с бойней, ей неплохо будет на крюке и у тебя в доме. Сама ведь забрела к тебе во двор, а семья у тебя большая, да и не видел никто… А иногда проснешься — а овцы повсюду, и все дети в полном составе гоняются за ними. Вполне сюрреалистическая картинка — грязные дети ловят овец на замусоренной земле на фоне индустриального пейзажа. Фильм про это снять — так никто не поверит. Наибольшее сочувствие у детей вызывали коровы. У них такие большие печальные глаза. Бедные коровки. Они чуяли смерть, уже когда их выгружали из вагонов на задах церкви. А пока их гнали по Дандиван-роуд, они только и думали, как бы убежать. Некоторым удавалось — и они получали еще глоточек свободы в окруженном высокими стенами узилище, именуемом Тяп-ляп.
Одна какая-нибудь корова обычно удирала куда-нибудь на Бэннан-ленд или Вудс-ленд и бегала там кругами, преследуемая целой толпой. Для ребятишек это было развлечение. Они уславливались, что понарошку это будет бык, который гонится за ними, и размахивали красными тряпками, и визжали из дверей своих домов, едва заслышав цокот копыт. Несчастное животное пугалось до смерти.
Они пили чай из очень больших чашек, ирландцы-то. Это было обязательно: этакая суповая чашка без ручки и блюдце. Дети пили чай из нормальных чашек, но мужчины только из суповых. Такая чашка обхватывалась обеими руками, будто мужчины хотели, чтобы она подольше не остыла. Настоящая чаша чая. Когда за чаепитие взялось следующее поколение, эта традиция почему-то исчезла; Старая Мэри уже использовала обычную чашку. Первый шаг в процессе уничтожения одной культуры другой. Однако этот процесс не увенчался полным успехом, поскольку культура самих шотландцев подвергалась натиску со стороны староанглийских культурных ценностей. Так заносчивость англичан в определенном смысле помогла ирландским иммигрантам сохранить свою культуру в Шотландии.
Папа и мама Старой Мэри вечно ссорились. Прадед по природе своей был очень ревнив. Работал он на бойне забойщиком скота, и по роду занятий ему полагался револьвер, который он приносил домой. Все забойщики так делали. Револьвер надо почистить, смазать, проверить, все ли с ним в порядке, ведь для них это был рабочий инструмент. Из револьверов они стреляли скотине в голову.
Мама Старой Мэри пошла в тот вечер на танцы. Она была порядочная женщина и твердо верила в святость брака. Танцы были под патронажем церкви Святой Марии, и большинство женщин шли на них, будто в церковь. На танцах было несколько молодых парней, но парням требовались молодые и незамужние.
Прабабка распрощалась с подружками на Дандиван-роуд и отправилась домой. Прадед прятался за деревьями.
Когда прабабка проходила мимо, он выстрелил, но промахнулся, и пуля попала в дерево. Когда она обернулась, удивляясь, что это так бахнуло и грохнуло, прадед выстрелил еще раз и попал ей в ногу. Прабабка рухнула на землю, стеная, словно корова на бойне. Больше она уже в жизни не танцевала.
Да, много воды утекло с тех пор, когда терпимость равнялась нулю. Никто не сказал ни слова, полиция даже не почесалась. А Старая Мэри тогда была ребенком и мирно спала, посапывая, вместе со своими сестрами Лиззи и Сарой.