Шевалье д'Арманталь
Шрифт:
– Отлично.
– Так вот, вашу (когда я говорю «вашу», вы сами понимаете, дорогой Бюва, я вовсе не имею в виду лично вас) правую ногу зажимают между двумя досками; потом эти доски закрепляют веревкой. То же самое проделывают и с левой ногой. Затем обе ноги связывают вместе и между средними досками колотушкой вбивают клинья. Пять клиньев при обычном допросе, десять - при допросе с пристрастием.
– Но, - проговорил Бюва изменившимся голосом, - господин Дюкудре, ноги после этого, наверное, в ужасном состоянии?
– Они просто-напросто оказываются размозженными. Когда, например, вбивали шестой клин, кости Дюшофура раздробились, а при восьмом вместе с кровью потекла мозговая жидкость.
Бюва побледнел как смерть и присел на лесенку, так как боялся упасть.
– Господи Иисусе!
– пробормотал он.
– Что это такое вы говорите, господин Дюкудре?
– Чистую правду, мой дорогой Бюва. Прочтите описание казни Урбена Грандье: вы найдете там протокол пыток и увидите сами, лгу ли я.
– У меня как раз в руках протокол. Протокол пыток бедного господина Ван ден Эндена.
– Отлично, читайте.
Бюва устремил взгляд в книгу и прочел:
«При первом клине: Утверждает, что он говорит правду, что ему нечего больше сказать, что он терпит безвинно.
При втором клине: Говорит, что признался во всем, что ему было ведомо.
При третьем клине: Кричал: «Ах, Боже, Боже мой! Я сказал все что знал». При четвертом клине: Сказал, что ему не в чем признаться, кроме того, что уже известно, а именно в том, что он переписывал план правления, данный ему шевалье де Роганом».
Бюва отер платком пот, выступивший на лбу, и продолжал читать.
«При пятом клине: Сказал: «Ой-ой, Господи», но не захотел произнести ничего другого.
При шестом клине: Кричал «Ой, Господи!»
При седьмом клине: Кричал: «Я умираю!»
При восьмом клине: Кричал: «Ах, Боже мой! Я не могу говорить, ибо мне нечего больше сказать».
При девятом клине, то есть при вбивании толстого клина:
Сказал: «Боже мой! Боже мой! Зачем так мучить меня? Вы хорошо знаете, что я ничего не могу сказать; раз я приговорен к смерти, дайте мне умереть».
При десятом, последнем, клине:
Сказал: «О, господа, чего вы от меня хотите? О, благодарю тебя, Боже мой! Я умираю, я умираю!»
– Что это с вами, Бюва?
– воскликнул Дюкудре, увидев, что писец побледнел и зашатался.
– Да ведь вам дурно!
– Ах, господин Дюкудре, - прошептал Бюва, роняя книгу, и поплелся к своему креслу, словно уже не мог держаться на размозженных ногах.
– Ах, господин Дюкудре, я чувствую, что силы меня покидают.
– Вот что значит заниматься чтением, вместо того чтобы работать, - сказал тот служащий, который так долго очинял перо.
– Если бы вы прилежно вносили книги в регистр и наклеивали этикетки на корешки, ничего подобного не случилось бы. Но господин Бюва изволит читать! Господин Бюва желает пополнить свое образование!..
– Ну, папаша Бюва, вам теперь уже лучше?
– спросил Дюкудре.
– Да, сударь, потому что я принял решение, бесповоротное решение. Было бы несправедливо, ей-Богу, если бы мне пришлось отвечать за преступление, которого я не совершал. У меня есть обязательства перед обществом, перед моей воспитанницей, перед самим собой. Господин Дюкудре, если меня вызовет господин хранитель библиотеки, передайте ему, пожалуйста, что я ушел по неотложному делу.
И Бюва, вынув из своего ящика сверток бумаг, нахлобучил на голову шляпу, схватил трость и, даже не обернувшись, вышел из комнаты с величественным видом, который придавало ему отчаяние.
– Знаете, куда он идет?
– спросил служащий, очинявший перо.
– Нет, - ответил Дюкудре.
– Пошел небось играть в шары на Елисейские поля или на Поршерон.
Но служащий ошибся: Бюва не отправился ни на Елисейские поля, ни на Поршерон.
Он отправился к Дюбуа.
XI
БЕРТРАН И РАТОН
– Господин Жан Бюва!
– доложил лакей.
Дюбуа вытянул свою змеиную головку и не без труда разглядел за широкой фигурой лакея, заполнявшего собой весь дверной проем, толстенького человечка с бледным лицом и дрожащими коленками, который покашливал, чтобы придать себе побольше уверенности. С первого взгляда Дюбуа понял, с кем имеет дело.
– Пусть войдет, - сказал Дюбуа.
Лакей отошел в сторону, и Жан Бюва показался на пороге.
– Входите же, входите, - сказал Дюбуа.
– Вы мне оказываете большую честь, сударь, - пробормотал Бюва, не двигаясь с места.
– Закройте дверь и оставьте нас, - сказал Дюбуа лакею. Лакей повиновался. Дверь, неожиданно ударив Бюва по спине, подтолкнула его вперед. С секунду он нетвердо держался на ногах, а потом опять застыл в полной неподвижности, не сводя с Дюбуа удивленных глаз.
И в самом деле, у Дюбуа был довольно странный вид. Верхнюю часть своего архиепископского облачения он успел уже снять, поэтому он был в рубашке, черных штанах и лиловых чулках. Это зрелище совершенно обескуражило Бюва, ибо он увидел, вопреки своим ожиданиям, не министра и не архиепископа, а какое-то странное существо, более похожее на орангутанга, чем на человека.
Дюбуа уселся в кресло, закинув ногу на ногу и обхватил колено руками.
– Ну, сударь, - сказал он, - вы желали со мной поговорить? Я к вашим услугам.
– Простите, сударь, - сказал Бюва, - я хотел видеть господина архиепископа Камбрейского.
– Это я и есть.
– Как, это вы, монсеньер!
– воскликнул Бюва, схватившись обеими руками за шляпу и кланяясь до земли.
– Соблаговолите простить меня, но я не узнал ваше преосвященство. Правда, я впервые удостоен чести вас видеть. Однако по вашему… хм… по вашему величественному виду… хм-хм!.. мне следовало бы догадаться…
– Как ваше имя?
– спросил Дюбуа, прерывая лепет Бюва.