Шхуна «Мальва»
Шрифт:
— Нет! Нет, гражданин Самойлов, увольте: на такую провокацию я не пойду. Очернить невинного человека?
Самойлов наклонился к лицу шкипера, почти прошептал:
— Слушай, Андрей Ильич, Ромов все равно человек конченный, а тебе...
Шорохов долгим, пристальном взглядом посмотрел в глаза Самойлову, потом медленно, как бы задумчиво, покачал головой:
— А я-то верил в тебя, Петро Аркадьевич. Думал, ленинец ты... А ты...
— Кто же я? — тихо спросил Самойлов.
— Дерьмо ты! Ясно? А теперь давай кончать разговоры. Баста. Ни к чему все равно не придем.
Он видел, как побледнел Самойлов, как мелко задрожали его пальцы. «Сейчас ударит, — подумал Андрей Ильич. — Или вызовет своих холуев, -прикажет, чтоб били». Но страха Шорохов не испытывал.
Самойлов встал из-за стола. Поднялся и Шорохов. Несколько мгновений они стояли друг против друга, не произнося ни слова, каждый думая о своем. Потом Самойлов прошептал, не глядя на Шорохова:
— Не бросайся словами, Андрей Ильич... Другому такое скажешь — не снесешь головы. Подписывать бумагу будешь?
— Нет! — твердо ответил Шорохов и снова взглянул на Самойлова. Ему вдруг показалось, что в его лице он увидел что-то вроде доброжелательной улыбки. Будто не осуждал Самойлов, а одобрял.
В это время дверь в кабинет резко распахнулась, и в нее почти вбежал маленький тщедушный человечек в черном костюме. Самойлов вытянулся, щелкнул каблуками, шагнул навстречу человечку.
— Товарищ начальник... — стал было он докладывать, но тот бесцеремонно отстранил его рукой, сказал:
— Отставить. — И прошел мимо, к Шорохову. — Шорохов? — начальник повысил голос.
— Да, Шорохов, — спокойно проговорил Андрей Ильич. — Я не глухой, кричать не обязательно.
Начальник сел за стол, посмотрел на не подписанное Шороховым показание, вскинул быстрые глаза на Самойлова:
— Отказывается? — И Шорохову: — С Ромовым заодно? Такой же предатель?
Андрей Ильич почувствовал, как его лицо наливается кровью, а начальник продолжал:
— Участник революции... Юнцом дрался на баррикадах... А теперь — пособник врагов народа! Долго, долго маскировался...
— Я прошу, — прошептал Шорохов, — я прошу прекратить оскорбления. Я член великой партии Ленина...
— Да? — начальник усмехнулся, побарабанил пальцами по столу. — Я тоже думал, что Шорохов — член партии Ленина. Но почему он не хочет подтвердить, что Ромов подбивал его бежать в Турцию? Почему он не хочет помочь партии разделаться с ее врагом?
— Почему? — Шорохов устало опустился в кресло, провел ладонью по лицу, точно смахивая усталость. — Ромов не враг, слышите?! Это провокация. Партия не простит вам...
Он не успел договорить. Начальник вскочил со своего места, прыгнул к Шорохову и ударил его кулаком в лицо. Потом еще раз, еще и еще... Бил расчетливо, стараясь угодить в губы и висок. Бил и молчал...
Некоторое время Андрей Ильич находился в каком-то забытьи. Он чувствовал боль, чувствовал, как по подбородку течет струйка крови, но все это воспринималось им как-то отвлеченно. Будто и эта струйка крови, и боль, которую он испытывал, — не здесь, в нем, а где-то за пределами его ощущения. Больно, очень больно было только внутри.
Может быть, все, что произошло потом, не было Шороховым вполне осознанно, хотя он мог дать слово, что не инстинкты руководили его поступками в ту минуту, а что-то высшее. Андрей Ильич медленно, словно лежал на нем тяжелый груз, поднялся, расправил плечи, протянул руки, схватил начальника за горло и придушил так, что тот сразу захрипел.
Молча, без единого слова, Самойлов стоял в стороне. Он не двинулся с места и тогда, когда Шорохов, плюнув в лицо начальнику, отшвырнул его от себя и сказал: «Подлец!».
Вскоре Андрей Ильич, так и не повидав своей семьи, направлялся на Север, в концлагерь. А примерно через полгода в лагере он встретился с человеком, которого меньше всего ожидал здесь увидеть. Везя тачку с битым камнем, Шорохов заметил в стороне заключенного, присевшего на землю отдохнуть. Андрей Ильич видел только его спину, но почему-то остановился и крикнул:
— Эй, товарищ, тебе плохо?
Заключенный повернулся, кивнул головой и показал на грудь. Потом надолго закашлялся. А Шорохов уже бросил тачку и бежал к нему.
— Самойлов! — кричал он. — Петро Аркадьич...
Они обнялись, постояли так молча несколько мгновений, вспоминая прошлое. Наконец Самойлов сказал:
— Чего ж не спрашиваешь, друг, как это чекист оказался в концлагере?
— А тут и спрашивать нечего, — просто ответил Андрей Ильич. — Не приняла твоя душа грязи, вот и... Небось, по-крупному поговорил со своим начальником?
— Было дело! — улыбнулся Самойлов.
Уже шла война, когда однажды Шорохова вызвали в канцелярию, объявили коротко, без всяких объяснений:
— Вы освобождаетесь из-под стражи. Обвинение с вас полностью снято.
Шорохов вернулся домой, жил тихо, замкнуто, изредка ходил на море, с тоской смотрел, как приходят в порт и уходят оттуда корабли. Бывшие друзья спрашивали его:
— Чего ж отсиживаешься в такое время, Андрей Ильич? Обиженным считаешь себя? Зло на партию затаил?
Шорохов или отмалчивался, или коротко отвечал:
— Обида, брат, не туман, скоро не рассеивается.
За спиной у него говорили: