Шипучка для Сухого
Шрифт:
И, хоть не верю в Бога, молюсь, чтоб кто-то из соседей вызвал милицию. Чтоб кому-то это удалось.
Меня переполняет ужас. Такой ужас!
Так страшно, наверно, никогда не было. И даже проскальзывает малодушная мысль, открыть дверь. И договориться. Взять деньги… Но мысль именно что проскальзывает и тут же изгоняется. И здесь дело даже не в том, что я такая смелая. Нет. Просто отчетливо понимаю, что поезд ушел. Никто не будет со мной теперь разговаривать. Никто не будет платить. Зачем? Если можно просто
Итог один для меня. И, наверно, просто смерть будет гораздо предпочтительней. Желанней.
Бандиты бьют в дверь, кажется, уже и ногами. А я набираю милицию.
Что мне еще остается?
И вдруг потом все затихает.
Я не верю даже в первое мгновение. Почему-то мысль сразу о том, что каким-то образом открыли дверь, вошли. А я просто не слышала. Ну, или с ума сошла от ужаса. Хотя это вряд ли. У меня все же психика устойчивая. Профессия обязывает.
Я замираю. Осторожно кладу трубку. Прислушиваюсь.
Неужели??? Неужели ушли???
Но радость от осознания даже не успевает пройтись блаженной волной по сердцу, как слышу резкий щелчок входной двери.
Открытой.
Я бегу из коридора на кухню, отчего-то решив сопротивляться по-взрослому, но меня перехватывают. Шутя. Поднимают в воздух и швыряют практически через всю комнату на диван.
От удара о жесткую поверхность я на мгновение словно сознание теряю, такая чернь перед глазами, и гул в ушах.
Хватаю воздух ртом, сжимаюсь на сиденье.
Вот и все, Оля.
Вот и все.
Меня резко вздергивают за шиворот кофты, сажают на диван, бьют по щеке. Больно, очень. Но понятно, что не в полную силу. Так, чтоб в себя просто пришла.
— Ну чего, Ольга Викторовна, — глумливо интересуется высокий, присаживаясь передо мной на стул, — будем документы подписывать?
Взгляд у него такой страшный, что я очень сильно хочу ответить «да». Очень.
Но смотрю на него пристально. И отрицательно мотаю головой.
Пошел к черту, тварь!
— Наглая, — он усмехается, кивая на меня своему приятелю.
Потом смотрит какое-то время молча, изучает. Словно мясник, разделывает, от костей отделяет мясо.
Поворачивается к другому бандиту.
И тот без слов встает и отвешивает мне уже полноценную оплеуху, от которой мотается голова и мгновенно темнеет в глазах. Я чувствую сквозь звон в ушах, что на лице что-то мокрое, облизываю. Металл. Губу разбил. Хочется сплюнуть, но это квартира моего прадедушки. Поэтому только если в рожу твари.
Я поднимаю взгляд на того, кто меня ударил, и плюю ему в лицо. Он как раз наклоняется, видно, чтоб получше рассмотреть дело рук своих, поэтому получается у меня прямо душевно. Хорошо получается.
Он отшатывается, машинально проводит ладонью по лицу. А затем матерится сквозь зубы и бьет меня уже кулаком. Здоровенным. Тяжелым. В живот.
У меня мгновенно вышибает дух, и на диван я валюсь уже практически без сознания, странно для такой ситуации находя силы удивиться крепости своего организма. Мне кажется, даже здоровый мужик после подобного удара умер бы, а я даже толком в обморок не упала…
И очень жаль, что не упала. Не хочу дальше ощущать ничего, что будет происходить с моим телом. Не хочу.
Я даже не вижу, чувствую надвигающуюся на меня массивную фигуру бандита, его грубые руки на себе, и очень сильно хочу потерять сознание.
Не видеть и не слышать.
Но так не происходит. Может, потому что не верю в Бога? Потому меня никто не слышит? Но в любом случае, уже поздно начинать.
А через мгновение слышу грохот. Странный, словно сквозь вату в голове. Руки на моем теле исчезают, и я бездумной куклой валюсь на дедушкин жесткий диван. И какое-то время лежу, закрыв глаза, и слыша только странную возню, мат, хрипы. Жуткие звуки. Словно умерла уже. И в аду теперь. Слышу, как грешники стонут и хрипят. И вот удивительные у меня ассоциации для неверующего человека! Не надо было Алигьери увлекаться…
Грешники стонут вполне членораздельно.
Мат. Грубый, такой грубый, я такого и не слышала никогда, хотя мне кажется, что нигде так не ругаются, как в медицине.
Хрипы. Ужасные. Словно человек мучается сильно, словно легкие выхаркивает.
Мольбы. Да, тоже понятно, что грешники молят, раскаиваются.
Но странное раскаяние.
— Ты че! Да ты знаешь, под кем мы? Да ты… Ох… Кто? Какой, нахер, Сухой? Под кем ты?
— Под кем??? Сухой… Сухой, погоди! Ну погоди! Ну мы же не знали, Сухой! Аааааа…
Вой.
Дикий, бессмысленный. Словно режут грешника по-живому.
А потом тишина.
Странный разговор, спокойный уже, деловитый такой, топот ног, звук волочения чего-то тяжелого…
И легкое касание к моему многострадальному лицу.
Мне надо открыть глаза. Надо. Но не могу. Просто нет сил это сделать.
— Шипучка… Шипучка… Олька…
Голос знакомый. Тихий, взволнованный.
Пальцы, аккуратные, гладят по лицу, бровь очерчивают, волосы со лба убирают.
Я открываю глаза.
Олег. Тот самый, который не-Вещий. Который довез меня вчера до дома, и, как я думала, навел на квартиру своих друзей.
Он сидит возле дивана на полу, смотрит на меня серьезно и обеспокоенно:
— Больно, Ольк?
— Не знаю… — я говорю так же тихо, как и он. В горле сухо, даже сглотнуть не получается. И больно, да.
Губы онемели, и скула жаром жжет. Живот не чувствую совсем. Может, железным кулаком перебило что-нибудь внутри, и тело просто отключило боль? Так бывает иногда. Перед смертью.