Шизофрения. Том 1

Ландауэр Исаак

Здесь же он видел тип совершенно новый, с виду сочетавший несочетаемое: пассивного алкоголика и решительного умелого руководителя, неопрятного клерка и интересного, явно неординарного человека; вообще это был какой-то набор сплошных противоречий, не укладывавшихся в привычную логику, а потому вызывавший его неподдельный живой интерес. Сам он заслуженно не считал себя успешным руководителем бизнеса, так как получил его готовым и преуспевающим, а с подчинёнными отношения строил не по курсу гарвардского менеджмента, а так как привык подчинять своей воле и повелевать окружающими людьми в обычной жизни – это было в меру эффективно, а главное удобно, поскольку избавляло его от необходимости постоянных перестроений с рабочего на, как он любил говорить, приватный лад и делало руководство компанией отца таким же привычным и несложным делом, каким была вся его остальная жизнь. Ему, впрочем, хватало проницательности понять, что, потерпи он здесь фиаско, горячо любимый родитель вряд ли даст ему ещё один корабль порулить и скорее выдаст хорошее, но зато уж до конца жизни фиксированное содержание и, верный своей практической жилке, махнув на первый блин комом рукой,

заведёт пару детишек от новой молодой жены, чтобы хотя бы на смертном одре надеяться, что дело его жизни не будет пущено по ветру. Отец слегка презирал его за то, что он не добился всего сам, а получил на тарелочке, но в то же время отдавал должное сыну, который, во-первых, не виноват в том, что появился на свет обеспеченный всем от рождения, а во-вторых, сумел с гораздо большей, чем сверстники его круга, выгодой воспользоваться данным провидением. Для того чтобы окончательно утвердиться в своей – отнюдь не симпатии, которая в глазах отца не имела цены, но уважении или неуважении к сыну, недоставало того финального аккорда в виде примера успешного развития переданной ему с рук на руки компании, как залога его ума, состоятельности и в целом способности обратить в вещественный капитал того, что было в таком изобилии предоставлено ему в виде воспитания, образования, хорошего здоровья и чувства отеческой, если не ласки, то хотя бы поддержки, которую он чувствовал всю свою жизнь.

Именно поэтому привыкший легко смотреть на вещи Сергей втайне от всех горячо радел за будущее возложенного на его неопытные, к слову, плечи дела, и это было, пожалуй, единственное, что могло заставить его всерьёз переживать, потому что не перспектива потери отцовского состояния, но сознание собственной бесполезности страшили его более всего. Он не боялся прочесть в глазах отца разочарование, но понимал, что не сможет перенести его от собственного отражения в зеркале. В нём было сильно непонятно откуда взявшееся после трёх поколений истребления какое-то допотопное и даже ему самому смешное чувство чести, которое не позволило бы ему прожигать жизнь и папашины деньги, не чувствуя укоров совести. Не жажда деятельности, но острое желание самореализации заставляли его избегать приятного растительного времяпрепровождения, столь свойственного золотой молодёжи в любом уголке земного шара, и он последовательно искал то самое, где можно будет применить свою силу, и судорожная дрожь начинала колотить его, если виделось на горизонте что-то достойное, но неизменно сменялась гадким похмельем безысходности, когда величественное здание при ближайшем рассмотрении оказывалось жалким безвкусным нагромождением бетонных блоков, пригодных лишь для того, чтобы переночевать.

Так было с его в некотором смысле увлечением религией, тем более сильным, что вопреки воле отца, потому что речь шла не о модном православии, но субкультуре, похожей на ушедших в небытие хиппи, которые ставили своей целью не менять мир к лучшему, а постараться в агонии современного разврата найти место незатейливому, но продуктивному существованию на благо хотя бы общины. Они не уходили и не отгораживались от мира, оставаясь чиновниками, клерками и служащими, но старались отдавать всё своё время не уходу за собственным телом, а шлифованию своей души: ходили в театры, помогали неблагополучным семьям, собирались в недорогих приятных заведениях, чтобы просто поболтать о чём-то незначительном. Сергей сразу ощутил тут задатки чего-то совершенно нового, большего и вообще достойного всяческого участия. На всём этом, что особенно радовало, не было налёта юродивости или монашества: это всё были по большей части сравнительно молодые люди, не старше сорока, и девушки не отказывали себе в удовольствии хорошо выглядеть, привлекать и внимание и увлекаться самим, но всё это без присущего обычным московским барышням привкуса дешёвого бабства, а как-то естественно и даже мило.

Последний раз он посещал их собрание порядочно давно, но хорошо помнил всё до мельчайших подробностей того вечера, который – он знал уже тогда – должен был стать для него последним, и в том числе, видимо, поэтому так отчётливо отпечатался в его памяти. В среду, так называемую маленькую пятницу, они начали собираться после восьми вечера в уютной небольшой кофейне на Маросейке, которую постепенно, десять с лишним человек, заполнили почти всю, шумно болтая и почти что галдя, как стая беззаботных студентов, а не группа состоявшихся, почти взрослых людей. Может быть, этот недолгий возврат в ощущение капустника и был истиной причиной их собраний, и они лишь прикрывались поисками гармонии души и предлагавшихся духовных даров, – ему не было до этого никакого дела, так спокойно и непривычно приятно казалось находиться в обществе всего-то, казалось бы, неглупых и воспитанных людей. У них не принято было, а лучше сказать совершенно не поощрялась какая-либо демонстрация своего материального статуса, и поэтому в период с мая по сентябрь, а другое время Сергей так и не смог застать, все приезжали к месту сбора и передвигались далее исключительно на метро или такси в складчину, мало говорили о работе или денежных проблемах, но больше вспоминали и обсуждали подробности совместных похождений.

Информационный бум не обошёл и эту миниатюрную секту, у которой была своя закрытая группа в социальных сетях, где регулярно выставлялись фотографии последних событий и анонсировалось дальнейшее расписание. Каждый из них по отдельности всё-таки представлял более-менее стандартный тип современного обывателя со всеми его слабостями и беснующимся тщеславием, но, может быть, отчасти поэтому так приятно было хотя бы на время становиться как бы полу-выдуманным, почти литературным героем: галантным кавалером или тонко чувствующей юмор дамой. Face-контроль, по-видимому, тоже присутствовал, потому что все как на подбор были если не симпатичными, то уж точно не отталкивающими, и к тому же пропорциональное соотношение полов также соблюдалось. Непосредственно в вопросы религии они, похоже, особенно не лезли да и не хотели

в принципе на эту тему размышлять, справедливо полагая, что нанять автобус, чтобы вывезти обитателей детского дома погулять в погожий день в Парк Горького и покататься на аттракционах – дело гораздо более богоугодное, чем отстоять скопом службу и понаставить свечей напротив изображений незнакомых святых. Они и делали-то, по сути, очень немного, большую часть времени посвящая общению внутри своего круга, но как-то всё же гармонично, да и заявленная цель сообщества была всё-таки сделать мир лучше в пределах отдельно взятого социума и, как ни эгоистично это могло звучать, даже о сиротах они заботились скорее чтобы сделать лучше и добрее самих себя, грубеющих от каждодневной столичной действительности, ища в улыбках детей не благодарность, но обоюдную радость.

Мало притягательная, быть может, постановка вопроса, но, на взгляд Сергея, это было всё же честнее, чем развлекать детишек, купаясь в тщеславии от собственной доброты и втайне лелея надежду, что когда-нибудь обязательно «воздастся». Безыскусственность – вот был императив поведения участников, который они так никогда и не сформулировали в виде официального девиза, но все, как один, тем не менее, чувствовали. Делать добро прежде всего ради себя – то была действительно оригинальная, не встречавшаяся прежде Сергею мысль, вызывавшая сначала простой интерес, но чем дальше, тем больше симпатию, и он позволял себе иногда отвлечься от привычной жизни, чтобы поиграть в плохо знакомого настоящего себя, а может быть, когда-нибудь и вовсе исполнить эту роль на одном дыхании, не играя вовсе – или хотя бы почти не играя.

Как всё стоящее в жизни, это новое увлечение пришло случайно, когда на концерте в Доме Музыки незнакомая милая в целом девушка без предисловия или даже приветствия сказала ему буквально следующее: «В Вас, знаете, может, есть ещё что-то человеческое, приходите к нам на огонёк как-нибудь, вот адрес странички нашей группы: скажете, что Вас пригласила Каганова Аня», – произнесла незнакомка и протянула ему смартфон, на экране которого была открыта заглавная страница. Сергей, хоть и привык к женскому вниманию и неловким попыткам некоторых девушек, знакомясь, соригинальничать, но от такого предложения чуть даже потерялся и с задержкой на пару секунд только и произнёс: «Да, непременно», после чего послушно переписал ссылку, туда же вбил имя новой знакомой и раскланялся, проговорив дежурное: «Тогда до встречи».

Будь Аня хоть немного настойчивей, он, наверное, принял бы её за докучливую сектантку какой-нибудь новой спасительной чуши и, не стесняясь интеллигентной публики вокруг, послал бы её в самое подходящее место, но то, как нелестно она отозвалась о нём, успешно сыграло свою роль приманки, хотя бы и не стремилось ею стать. Мужчины не меньше представительниц прекрасного пола любят, когда их удивляют и отвешивают витиеватые комплименты, и Сергей не был исключением, разве что чуть более других избалованным разнообразием, а потому охотно поддался соблазну пролить немного света на это таинственное сборище и, посетив означенную страницу в сети, отправился на ближайший анонсированный вечер.

Местом собрания назначено было недорогое кафе с претензией на несколько больший, в отличие от обычной гастрономической точки, набор приятных развлечений в виде книг, не носящих пошлого отпечатка бестселлера, авторских снимков молодых фотографов, в чьём объективе уже начинал поблёскивать талант, и живой музыки всех мастей – от электронной до джазовой. Претенциозность немного резала глаз, но зато отпугивала любителей банально пожрать и, наоборот, притягивала скудные ростки столичной интеллигенции, хотя по большей части всё равно лишь тех, кому хотелось казаться таковыми. Впрочем, в современной Москве интеллект настолько не в почёте, что даже желание круглого дурака сойти за умного придаёт последнему налёт оригинальности, так что в целом заведение с уверенностью можно было назвать нетипичным и артхаусным, если бы киношный термин уместно было применять для описания интерьера и задающей тон атмосферы.

Только лишь войдя в двери и окинув взглядом собравшуюся публику, он сразу вспомнил один характерный эпизод, раз и навсегда приучивший его чураться компании подобных личностей. Попав однажды случайно на, так сказать, pre-birthday home-party друга своего знакомого фотографа, он, доехавший по случаю пятничных пробок на метро, а потому чуть промокший под моросящим дождём и к тому же обладатель явно поддельного брейтлинга, был принят излишне самонадеянным хозяином за обычного пролетария умственного труда, уверенно пробивающего себе дорогу через тернии офисного планктона. Именинник был коренным москвичом и имел от многочисленных, почивших в бозе бабулек, две квартиры, обе далеко не в спальных районах, одну из которых успешно сдавал и благодаря получаемым дивидендам гордо считал себя представителем избранной касты, которая никогда не опустится до рутинного нетворческого труда. Что же он такое делал, впрочем, так и осталось загадкой, хотя взятый с ходу в оборот Сергей, как единственный из присутствовавших досадно незнакомый с историей жизни аристократического московита, успел-таки за вечер выслушать летопись почти всей его жизни. Ему очень нужен был знакомый фотограф, который обещал под благовидным предлогом покинуть ради него основную программу, заключавшуюся в походе в какой-то кабак, где на заботливо фиксированную сумму был даже приготовлен бедненький фуршет, и потому он дал себе слово выстоять вечер под мощным натиском обаяния юбиляра, стараясь по возможности найти удовольствие в наблюдении этого довольно-таки характерного типа людей. В какой-то момент он застал себя за разглядыванием малопонятной антикварной хреновины, которую ярый путешественник притащил откуда-то из Северной Африки, смастерив из оной, по его мнению, стильный до неприличия журнальный столик размером эдак метр на два. Сергей, чтобы доставить удовольствие хозяину, вслух оценил безусловное изящество автора и прибавил, что сам тоже в своё время был большим любителем ездить по миру, а потому хорошо понимает и даже разделяет обуявшую его нового приятеля страсть: фатальная неосторожность в незнакомом обществе.