Шизофрения
Шрифт:
— Хатар! Бедуан! — напоследок встревожено сказал ему провожатый, словно прощаясь навсегда и даже недолго еще шел следом на отдалении, видимо, рассчитывая, что путешественник одумается и запросится назад .
— Иншаала! — беспечно помахал ему рукой Соловьев, сообщив, что полагается на волю Аллаха, и дальше пошел один. Идти было не очень легко — ноги вязли в песке, но это его не расстраивало. Главное, он был один, и никто не мешал размышлять. Время от времени, чтобы не сбиться с южного направления, он поглядывал на низкое ноябрьское солнце, которое хотя и поднялось совсем невысоко,
«Пустыня… — думал он. — Оглушающая тишина застывшего мира. Это песок или морские волны?» — спросил он сам себя, глядя на дюны, уходящие к дрожащей кромке неба, сразбросанными здесь и там иссушенными кустиками. — Наверное, когда-то здесь было море — безбрежное, как бесконечность и такое же опасное для беспечных. Потому путешествие через пустыню подобно мореплаванию, а верблюда называют «корабль пустыни». Только здесь понимаешь, что такое ТИ-ШИ-НА. Только здесь чарующая магия спокойствия постепенно укутывает воспаленный мозг, убивает мелочную суету и взбудораженные мысли, сплетенные в змеиный клубок повседневными хлопотами и взаимоотношениями. Спокойствие и смирение — качества, необходимые для познания этого величественного подрагивающего в дымке пространства, где слова «вода» и «тень» имеют особую цену, потому что днем — невыносимо жарко, а полуденное солнце вовсе и не солнце, а всемогущий бог, испытывающий путешественника на прочность. А вечером, когда на западе умрет солнце — мир погрузится в темноту. Вечная борьба света и тьмы».
Небольшая полуразрушенная постройка без крыши, сложенная из грубых камней показалась ему прекрасным местом для первого привала. Он опустился на песок, прислонился спиной к стене, с удовольствием вытянул ноги в пыльных сапогах и прикрыл глаза…
…Бедуины появились будто из-под земли. Худощавые, жилистые, похожие на своих верблюдов. Соловьев вскочил на ноги.Четверо сурового вида всадников, сдерживая своенравных скакунов пустыни, окружили его, разглядывая неприязненно и недобро.
— Сабах аль-фуль, — с улыбкой произнес он одну из фраз, написанных мсье Жаком в его блокноте, но тут же вспомнил, что это означают «Доброе утро!» — Хорошо, не добавил слова «Я халява» — «Моя прелесть», — присоединенные легкомысленным французом к пожеланию доброго утра».
Бедуины молча переглянулись.
— Шайтан! — вдруг пронзительно закричал один из них, тыча в Соловьева длинной палкой.
— Шайтан! Шайтан! — подхватили другие…
Местный телефон исторг омерзительный звонок, прервать который можно было либо сняв трубку, либо разбив назойливое казенное имущество. Александра с трудом удержалась от соблазна.
— Александра, — услышала вкрадчивый голос Ивана Фомича. — Собирайтесь, через полчаса — концерт.
— Какой еще концерт? — сухо спросила она.
— «Пою тебе, моя Россия», — смиренно, будто и не слыша ее интонации, проворковал Иван Фомич. — Дети будут петь. Посольские.
— А без меня они петь не могут? — задала она прямой вопрос.
— Могут, — обнадежил Иван Фомич, —
— Извините. Я работаю, — попыталась она отделаться вежливым отказом.
— Мы все работаем, — философски заметил Иван Фомич. — Можно подумать, вы больше всех заняты? — неосторожно предположил он. — Собирайтесь быстренько и приходите!
Короткие гудки известили об окончании разговора.
Александра задумчиво покрутила трубку в руках…
…Иван Фомич стоял у двери кабинета и мирно разговаривал с одной из сотрудниц. Заметив на лестнице любительницу детского пения, он вначале даже улыбнулся, но когда та, ступив на последний лестничный пролет, повернулась к нему лицом — засуетился, поспешил свернуть разговор и даже слегка подтолкнул непонятливую сотрудницу в сторону бухгалтерии.
Безмолвный жест рукой, приглашавший его же самого зайти в свой собственный кабинет и лучезарная улыбка богини были восприняты им без обычной радости. Не то, чтобы он совсем не хотел заходить в кабинет, просто, безжалостная интуиция подсказывала, что именно сейчас заходить туда опасно. Глядя богине прямо в глаза взором невинного младенца, он первым, забыв об этикете, бочком проскользнул в дверь и неожиданно ловко — как опытный танкист в бронированную башню боевой машины — запрыгнул в кресло, в котором сразу же почувствовал себя спокойнее. Александра, не говоря ни слова, выдернула ключ из двери снаружи, вошла следом, заперла дверь и медленно начала приближаться к столу. На ее лице были написаны выдержки из наставления по ведению боевых действий в джунглях.
— Ой, а дверь чего это заперла? — проблеял несчастный.
— Потому что я вас сейчас уничтожать буду, — сообщила Александра, в голосе которой не было злости. Была лишь неотвратимая спокойная решимость терминатора.
— А что случилось? — Иван Фомич сделал брови домиком, поспешно убрал в ящик стола массивную ониксовую пепельницу и вжался в кресло. В его нежно-голубых глазах застыло искреннее удивление.
— …морально, — уточнила Александра, с сожалением провожая взглядом увесистый предмет. — Милейший Иван Фомич, — почти прошипела она. — Я просила, и вы обещали меня лишний раз не отвлекать. Я сбежала из Москвы с ее бессмысленной суетой и телефонными звонками, чтобы ра-бо-тать.
Иван Фомич понимающе кивнул.
— Когда у меня появится желание поучаствовать в коллективных мероприятиях или пообщаться с кем-нибудь, я сама позвоню, или зайду. Но не трезвоньте мне с утра пораньше и не направляйте гонцов! Не зовите туда, куда я не должна, не могу и не хочу ходить. Убедительно вас прошу.
На лице Ивана Фомича отразилась мучительная борьба между понятиями «коллективный долг» и «индивидуальная свобода».
— Ну, что мне, уезжать отсюда? — с горестным выражением лица вздохнула она, вспомнив, что в отношениях с мужчинами слабая женщина сильнее сильной. — Так я уеду. Прямо завтра. Хотя совсем не хочу уезжать.
— Нет! — он подскочил, вскинув руки. — Обещаю, Александра Юрьевна. Мы вас беспокоить не будем. Никто. Никогда. Работайте по индивидуальному плану.
— Спасибо, — кротко проговорила она. — Я буду чрезвычайно признательна, — направилась к двери.
— И мы еще будем гордиться… — он попытался вскарабкаться на любимого конька.
— Иван Фомич… — укоризненно сказала Александра, приостановившись.
— Все-все… Идите-идите… Я понял… — обнадежил он гостью, любовно поглаживая каменную пепельницу, снова выложенную на стол…