Шизофрения
Шрифт:
«Что остается после людей? — грустно размышляла она, разглядывая унылый в многовековой неизменности пейзаж, пробегающий за окном машины. — Что осталось после русских, чьи кости лежат в египетской земле? Память? Нет… Или почти нет… Память — привилегия избранных. Хотя, что остается от избранных? Надгробья? Памятники? Портреты? Имена на мемориальных досках на домах, где они жили, страдали, радовались, суетились в желании быть замеченными и услышанными? И что окружает их всех теперь? Пустота. И — равнодушие. Равно-душие. Всем душам — поровну. Каждой — по кусочку пустоты».
Поморгав фарами, их обогнал автомобиль доктора Али, перестроившийся перед ними.
— Доктор Али! — весело ткнул пальцем в лобовое стекло водитель Мохаммед.
— Я вижу, — улыбнулась Александра. — А давайте-ка включим музыку, — протянула водителю магнитофонную кассету.
— Доктор Али дал мадам в машине слушать? — уточнил водитель.
Она кивнула.
…Вечные звезды, рассыпанные по небосклону, вместе с ней вслушивались в древние коптские песнопения…
Почти всю дорогу в поезде из Александрии до Каира Соловьев провел в полудремотном состоянии. Мысли были ленивы и неспешны под стать мерному постукиванию колес, неторопливому покачиванию вагона и монотонным пейзажам за окном. Хотя он испытывал нетерпение от приближения к неизвестному ожидаемому, но приглушал чувства и эмоции, стараясь аккумулировать силы и энергию, которые вскоре надлежало истратить. Приник к окну только перед Каиром, когда за стеклом поплыли треугольники пирамид…
Номер в скромной каирской гостинице «Аббат» оказался неожиданно дорог и пылен. Во всем проглядывала восточная экзотика и та непосредственность, которая поначалу не вызывает раздражения, а воспринимается как нечто естественное и неотъемлемое — подобно яркому солнцу и понурым пальмам, пронзительным призывам муэдзинов к молитве, пряным ароматам, рождавшимся от смешения десятков незнакомых запахов, ящерице, испуганно юркнувшей в щель между шкафом и стеной, несвежему полотенцу, которое «Только что было чистым!» и песчаной пыли на мебели, потому что «Кругом пустыня!» И с этим невозможно поспорить, потому что на западном берегу Нила за пирамидами к югу действительно — Ливийская пустыня и море песка.
Отказавшись от обеда, Соловьев вышел на улицу и замер, ошеломленный накатившими на него все еще непривычными звуками и пестротой одежд, среди которых его черный сюртук и высокая шляпа казались нелепыми пришельцами оттуда, где все чопорно, церемонно, серо и буднично. Он перешел улицу и оказался на набережной Нила среди шумных, словоохотливых и приветливых местных жителей и множества жующих морд верблюдов, ослов и лошадей. К нему сразу же подскочил одетый в длинную серую рубаху до пят улыбчивый араб в тюрбане на голове и с радостным возгласом «Дахабие» указал на покачивающуюся на волнах лодку. Он так убедительно говорил и размахивал руками, что уже через минуту Соловьев очутился на фелюге у Мохаммеда, который, ткнув себя пальцем в тощую грудь, несколько раз повторил свое имя, а потом добавил к нему непонятное «Марак бе». Соловьев тоже весело ударил себя ладонью по животу и сообщил, что он — Владимир .
«Ну да, в арабском же нет буквы „в“»— вспомнил Соловьев рассказ антиквара о «тарабарском» языке.
На мачте фелюги заплескался парус, она вырулила на середину огромной реки к таким же остропарусным лодкам и то ли сама поплыла по течению, то ли берег поплыл мимо нее плоскокрышими домами, дворцами, садами и свечами минаретов. Вскоре слева из серо-зеленых пальмовых рощ поднялись пирамиды Гизеха, манившие мнимой близостью и издали не казавшиеся великими.
«Завтра же туда пойду», — решил Соловьев и показал Мохаммеду рукой, чтобы разворачивался обратно…
Настойчивый звонок местного телефона разорвал тишину квартиры.
— Не зайдете? — голос Ивана Фомича был устало глух. — Я в кабинете.
— Прям щас? — она посмотрела на часы. — Полдвенадцатого уже.
— Мы так работаем, — то ли похвалился, то ли пожаловался он. — Днем отдыхаем, а с семи — снова все на ходу. Очень много работы. А меня весь день не было из-за этой Александрии. Так зайдете?
Она накинула шаль и спустилась на третий этаж.
Иван Фомич с озабоченным видом сидел за столом, обложенный стопками бумаг. Увидев Александру, радостно поднялся навстречу.
— Ну, Александра, как вам тут у нас работается? — задал он вопрос, явно рассчитывая на похвалу.
— Все нормально, Иван Фомич, спасибо. Я бы только хотела, — она опустилась в кресло, — еще раз попросить: давайте оформим какой-нибудь договор на оплату квартиры. Я не очень уютно себя чувствую, как приживалка какая-то. И у вас могут быть проблемы — поселили у себя в представительской квартире…
— Именно у себя! — он постучал концом карандаша по столу. — Пока я здесь, можете жить спокойно. Здесь я решаю все. Никакие бухгалтерии мне не указ! — строго погрозил пальцем в сторону соседнего кабинета.
— Ага, значит, уже есть проблемы? — предположила Александра.
— Да-а… — Иван Фомич небрежно махнул рукой. — Бабские штучки. «Она, что, так и будет у нас жить?» — передразнил он кого-то. — Чепуха. Вот лучше посмотрите наш отчет за прошлый год.
Протянутая папка, завязанная на тесемки, с трудом вмещала содержимое.
— Посмотрите, может, посоветуете чего. Мы вкалываем — будь здоров! Нагрузка сумасшедшая! Да еще делегации — то одна, то другая. И все надо на достойном уровне организовать, устроить, проконтролировать, проводить! А нервотрепка знаете какая? Звонят, допустим, говорят — приезжает такой-то, организуйте встречу на высоком уровне. Бегаешь, договариваешься, письма пишешь, согласовываешь с египтянами программу, все сделаешь — а наш человек не приезжает. Без комментариев. Нет его и все тут. А я-то тут! А мы-то тут! — распалился он. — Один раз такое произойдет, другой раз, а потом как на меня смотреть египтяне будут? Как на балаболку? А что я могу? Как объяснить? Сказать, что московскому начальству наплевать на договоренности? Это я так, простите, просто чтоб вы не думали, что мы здесь только виски пьем! — скорбно сказал он.