Шизофрения
Шрифт:
— Я спросила вас про новости в вашей философии, — укоризненно посмотрела на него девушка, запахивая плотнее накидку.
— Новости? Да у нас, Варвара Михайловна, что ни день — то новости. Какую бы книгу ни открыл — сразу же и новость, — никак не мог отойти Соловьевот шутливого тона.
— Так какие книги вы все же предпочитаете? — чуть нахмурилась она.
— А вы? — поинтересовался он, прикидывая мысленно, как бы устроить ноги, которые и вытянуть-то некуда, но в таком положении на слишком низком кресле они уж точно начнут затекать.
— Владимир
— Книги я читаю разные, — Соловьев слегка выдвинул правую ногу, которая уперлась в ножку круглого стола. — К примеру, произведения Шопенгауэра, Гартмана, Шеллинга, Гегеля, Спинозы, Сведенборга…— он быстро огляделся, нет ли все же где-то поблизости кресла поудобнее.
— А…ну, да… Спинозу, к примеру, я тоже читала, — девушка поправила шляпку, которую норовили сорвать с головы порывы свежего ветра, — но, если признаться, мне больше книги про любовь интересны.
— Чего-чего ты читала, дитя мое? Спинозу? — послышался сзади веселый голос незаметно подошедшего антиквара. Плотный, полный, румяный, он имел вид человека вполне довольного собой и жизнью.
Соловьев с облегчением поднялся с неудобного кресла.
— Михаил Михайлович, что-то вы сегодня заигрались. Как результат?
— А-а, — антиквар беспечно махнул рукой, — карта не шла, а в игре главное уметь вовремя остановиться. По-товарищески уступил свое место отпрыску российского купечества, который деньги проматывает в бесцельном шлянье по заграницам, — сказав это, он засмеялся заливисто и громко. — Вы тут, вижу, не скучали? — бросил вопросительный взгляд на дочь.
— Что вы, папенька! Разве ж возможно скучать с таким фантазером и придумщиком, как Владимир Сергеевич. Вы его, кстати, попросите про чудищ морских порассказывать. Он их страсть как любит! — глянула на Соловьева с усмешкой.
— Ну, так и впрямь, пойдем, что ли, к перилкам постоим?— предложил антиквар. — А то я уж за игральным столом в душном помещении засиделся, — он достал из кармана жилетки носовой платок и промокнул испарину на лбу. — А здесь славно так ветерок обдувает.
— И то, — с готовностью согласился Соловьев и вопросительно посмотрел на девушку.
— Ступайте-ступайте, Владимир Сергеевич. Я отсюда на море посмотрю. А вы, папенька, надели бы пальто, а то неровен час простудитесь на ветру.
— Остужусь немного и непременно надену, — пообещал тот, явно довольный заботой дочери.
Мужчины направились к борту корабля, но приостановились, пропустив спешащего юнгу со шваброй и пустым ведром, через край которого демонстративно была переброшена тряпка.
— Соблюдают приметы-то,— усмехнулся антиквар, — нигде так не соблюдают, как на море. С пустым ведром никто себе пробежать не позволит.
— Человечество, любезный Михаил Михайлович, к приметам относится посерьезнее, чем даже к религиозным обрядам, — улыбнулся Соловьев. — Потому как приметы по своей сути — есть знаки, принимаемые и признаваемые большинством людей в обыденной жизни. Ежели примета не сбывается — человек запросто забывает, а уж коли сбывается — служит уроком и предметом для разговоров на всю жизнь.
— А вы, любезный Владимир Сергеевич, неужто действительно решили арабский язык здесь выучить? — поинтересовался антиквар. — Дело полезное. После египетского похода Наполеона Бонапарта все
— Да вот так…захотелось арабский язык выучить…— Соловьев неопределенно пожал плечами. — Вот так вдруг захотелось, и все тут. И климат здесь хороший…
— Великое это счастье, Владимир Сергеевич, когда сам себе принадлежишь. Вы, я полагаю, семейными узами еще не связаны?
Соловьев покачал головой.
— И не надо! — одобрил антиквар. — У меня первая супруга — Зинаида, царствие ей небесное, — перекрестился он, — была еврейка, красавица, пылкого темперамента, полная ветхозаветной энергии Израиля. Не поверите, я с ней по молодости лет сошелся без брака и жил вольно до тех пор, пока она не оказалась беременная. Была она из приличной семьи и хоть за свое еврейство держалась крепко, волей-неволей пришлось ей принимать православие, иначе никак нельзя было повенчаться. Это ее раздражало до злости. После принятия святого крещения и причастия, домой она, при всей своей природной бледности, влетела багровая, будто ей кто пощечин надавал, и просфору собаке бросила, которая рядом крутилась. Собака же просфору с жадностью проглотила. Может, по этой причине, а может, по какой другой, Зинаида недолго пожила. Так-то…— антиквар замолчал.
Соловьев слушал молча с сочувственным вниманием.
— А я через пару лет, — продолжил антиквар, — снова женился. На этот раз на русской студентке. Веселая, хохотушка, кокетка. Вот Варенька от нее родилась. Да только скажу я вам честно, — он оглянулся, проверяя, где дочь, — понять я не могу, что с женщинами после замужества происходит? Куда уходит юное очарование и покладистость? Вот у моей нынешней супруги — талант слушать. Только она слушает, слушает, молчит, молчит, а потом ка-а-к ответит, и сразу думаешь — сейчас руки на себя наложить или повременить денечек, — рассмеялся он. — Ну, это я так, к слову! Хотя, знаете, как из дому вырываюсь, без вина голова хмельная — хочу — туда иду, хочу — сюда, хочу — просто сижу и ни о чем не думаю, тоже ведь, согласитесь, дело преотличнейшее! И, главное, никому не подотчетен, никому! Сам себе хозяин… Н-да…— он вздохнул. — Вот вы — философ, объясните, отчего это так происходит — я про супругу свою, да и не только про нее, про всех женщин, — отчего они так нас поработили? Отчего прямо так и крутят нами, и вертят, как им заблагорассудится, а мы безропотно, словно агнцы небесные, им подчиняемся? Ведь должна же быть какая-то справедливость? Да-да, именно спра-вед-ли-вость! В конце концов, мы, мужчины, должны как-то объединяться, требовать этой самой справедливости… А то все терпим, терпим, пока какая-нибудь последняя незначительная мелочь нас окончательно из себя выведет…
— Вы мне один случай напомнили, Михал Михалыч, — Соловьев поднял воротник пальто. — И произошел он, кстати, в той самой стране, куда мы направляемся. В июне 1800 года здесь был убит французский главнокомандующий, знаменитый генерал Клебер. Убит он был молодым сирийцем, которого звали Сулейман эль-Халеби, которого тут же схватили, пытали и приговорили к казни. Экзекуция проходила при похоронном кортеже несчастного генерала, чтобы он будто бы лицезреть мог происходящее. Преступник на казнь шел храбро, словно предчувствуя, что своим поступком уже вошел в историю. А приговор-то был суров — сжечь правую руку, которой был нанесен удар…