Шизофрения
Шрифт:
— Столицы царя Эхнатона, — продолжила за него Александра, показывая, что уже неплохо усвоила имена и названия.
— Именно на этой территории начался первый известный в истории эксперимент по введению единобожия и борьбе с многобожием. Здесь же и закончился. После смерти Эхнатона и Нефертити. Первый блин получился комом. А следующий, хорошо прожаренный — испекли иудеи, потом христиане, а через семьсот лет — мусульмане.
— И что мы здесь будем делать? — поинтересовалась Александра, понимая, что судя по возбужденному лицу Онуфриенко, они сюда приехали не просто осматривать достопримечательности.
— Будем ждать, пока перестанет работать видеокамера… а потом поднимемся к знаку, — с самым серьезным видом ответил он, перевернул бейсболку козырьком вперед и по дорожке из каменных плит с важным видом направился к Пал Палычу, который неподалеку от них уже доставал треногу из сумки. Движения Сашечки были так неторопливы, а походка так горделива, словно он чувствовал себя режиссером спектакля, которому по определению предстоит стать триумфальным.
Вопросы «причем тут видеокамера?», «сколько ждать?» и «зачем?» Александра решила не задавать, понимая, что, наконец-то, начинаются ее настоящие полевые исследования. В прямом смысле этого слова. Поэтому не надо мешать исследуемым. Надо просто смотреть и запоминать. Собственно, ради этого она и приехала в Египет.
— Ты пока посиди в тенечке, — обернувшись, крикнул Сашечка, и помахал ей рукой. — Чайку попей или водички.
Александра расположилась на складном стуле, который притащил услужливый водитель, открыла бутылочку с водой и стала наблюдать за происходящим.
Пал Палыч не спеша установил треногу, закрепил видеокамеру, раскрыл большой зонтик и воткнул в песок так, чтобы камера оказалась в тени, поставил складной стульчик, потом приник к глазку видоискателя и нажал кнопку пуска.
— Пока работает, — через минуту доложил он Онуфриенко.
— Подождем, — невозмутимо ответил тот.
Марина, стоявшая рядом с Пал Палычем, хмыкнула и, с независимым видом продефилировав мимо Александры, скрылась в автобусе.
— Так зачем мы все-таки здесь сидим? — спросила Александра у подошедшего к ней Онуфриенко.
«Чем больше ожидаешь, тем дольше ждешь», — подумала Александра, оглядывая скучное пустынное пространство. В тени автобуса было не так жарко. Легкий ветерок, прилетевший из пустыни, приятно обдувал лицо. Она прикрыла глаза…
…— Есть! — прервал ее дремоту голос Пал Палыча. — Есть!
Онуфриенко и Марина выскочили из микроавтобуса. Александра, поддавшись общему волнению, а может потому, что возглас «есть» вызвал позитивные эмоции, поднялась с кресла.
— Есть, — повторил Пал Палыч, подбегая к ним. — Отказала камера!
— Халас? — уточнил Сашуля.
— Халас, халас! — подтвердил Пал Палыч. — Можно идти.
— Не-ет, все ж таки давай еще раз проверим, — предложил Онуфриенко и повернулся к Александре.
— Александра Юрьевна! А попробуй-ка нас заснять на камеру! А мы тебе попозируем. Для истории, — улыбаясь, попросил он.
Александра подошла к треноге, открыла крышечку объектива, навела камеру на радостную троицу и нажала кнопку включения. Камера щелкнула и, показалось, заработала, но через мгновение отключилась. Александра попробовала еще раз… и еще. Камера не работала.
— Не работает, — крикнула она Сашечке. — Не понимаю, почему? Может от жары?
Охранник, который все это время находился на каменном возвышении неподалеку и, обняв винтовку обозревал безлюдные окрестности, оставил свой пост, подошел к ней и начал что-то взволнованно объяснять.
— Что он говорит? — спросила Александра Онуфриенко, который подошел следом.
— Говорит, что здесь это часто бывает. В каком-то промежутке времени отказывает техника. Камеры не снимают… фото не получается… Как будто мы не знаем, да, Палыч? — весело подмигнул он приятелю, подхватившему треногу с камерой. — Здесь и не такое бывает. Ну, пойдем что ли к знаку? — он повернулся к Александре. — Уже можно…
Александра, завернувшись в одеяло, сидела в шезлонге на лоджии гостиничного коттеджа, смотрела на заходящее солнце, окрасившее горы вдалеке и воды Нила в багровый цвет, и в который уже раз прокручивала в памяти события прошедшего дня, пытаясь из разрозненных пазлов сложить цельную картинку.
«Итак, перестала работать видеокамера, после чего мы пошли к пограничному знаку… Слева и справа — бескрайнее песчаное море с волнами дюн и горками барханов… Ноги по щиколотку проваливаются в мелкий, нежно-золотистый песок… Вдалеке — темный стеклянный экран, и бесконечная лестница цвета пустыни, ведущая к нему… Потом вдруг ветерок совсем стих и наступила… густая…да-да, именно густая тишина, наполненная множеством прежде неразличимых звуков. Казалось, стало слышно, как при каждом шаге песчинки трутся одна об другую. Мы поднимались по бесконечной лестнице, и Сашечка очень за меня беспокоился и даже поддерживал под руку. Когда же прошли половину пути ветер с разбойничьим посвистом вырвался из засады, хлестнул в лицо песчинками, забивая глаза, нос и рот, сорвал шляпу с головы и начал безжалостно трепать волосы, хватая меня саму горячими шершавыми руками, словно стремясь овладеть… Сашечка снова бормотал что-то про знаки… С трудом добрались до стеклянного павильона, защищающего от песка вырубленный в скале рельеф с иероглифами и изображением Эхнатона, Нефертити и Божественного Солнца — Атона. Онуфриенко сказал про божественную триаду… Потом мы встали лицом к рельефу и рассматривали его, пока мне вдруг не показалось, что очертания фигур стали зыбкими, нечеткими и подрагивающими. Я даже потерла рукой глаза. А после… Что же было после? — Александра плотнее завернулась в одеяло, почувствовав озноб. — Чей-то взгляд в спину… Я не хотела оборачиваться, но все равно обернулась и увидела… подрагивающий песчаный столб, напоминавший гигантскую человеческую фигуру, завернутую в сверкающую золотистую накидку. Он завис над ступенями, потом закрутился еще быстрее, двинулся вперед, будто силясь преодолеть невидимую преграду, но, ткнувшись в стекло, отступил, обессилено осел и сгинул в песке… И тогда мне в голову пришло имя — Онофрис… Онофрис… Онофрис… Будто отдаляющееся эхо прокатилось и исчезло в замершем вокруг пространстве… А я еще попыталась убедить себя в нереальности происходящего и подумала — все, что я сейчас вижу, создано моим воображением… Как вернулась в автобус, не помню… Почувствовала прохладу воды во рту… Открыла глаза и столкнулась с встревоженным взглядом Онуфриенко, который спросил: „Милая, как ты? Видела что-то?“ А я сказала, что видимо перегрелась на солнце, но потом спросила, кто такой Онофрис и… увидела восторг в его глазах… Он ответил, что у Осириса — сто имен, и это одно из них… Бред!» — она потерла висок пальцами и вдруг услышала негромкие голоса снизу. Прислушалась. Кажется, голос Марины.
— Саша, пойми, я каждое утро встречала рассвет. Каждое утро, как велел мне голос Учителя, собирала в себе как можно больше солнечной энергии. Я на четыре стороны повторяла пространству дело, ради которого пришла. И — ничего, Саша, ничего! Как же так?! Я изменила свою жизнь, бросила все материальные привязки, посвятила себя только делу, ради которого живу… и — ничего. Она — видит, а я — нет! Почему… она?!
— У нее, Мариночка, — дар, — услышала Александра глуховатый голос Онуфриенко.
— Но она идет только через знания, без веры. А дар без веры — проклятье! Она ведь, посмеиваясь, просто изучает нас как подопытных кроликов и ей наплевать на наше дело!
— Она — избранная, хотя до сих пор не понимает свое истинное предназначение. А ирония ее — просто неосознанная самозащита. Но ты не должна переживать. В нашем деле каждый играет свою роль, и без тебя, без твоей энергии мне будет трудно… Давай, кстати, отойдем подальше от окон… — голоса отдалились и слова стали неразборчивы.