Школа 1-4
Шрифт:
– Отсюда не попасть, - говорит Варвара, бегом спускаясь ко льду.
Я бросаюсь за ней. Л?д хрустит и проламывается под нашими сапогами. Скользя и отчаянно перебирая ногами, я добираюсь до места, больше присыпанного снегом, где потолще, и валюсь грудью на винтовку, чтобы уменьшить давление на л?д. Варвара с руганью выбирается из провалившейся под е? коленом впадины и полз?т дальше, с треском поверхность льда уходит под ней в т?мную глубину воды, она снова выныривает, я хватаю ремень е? винтовки, тяну на себя. И тут я чувствую, как мороз въедается в кожу, и понимаю, что это ловушка, я тяну изо всех сил, но мне уже не вырвать ноги Варвары из вцепившегося в них льда, л?д ломается, хрустит, но крепче сжимает хватку, Варвара дико визжит от боли, колотит по нему руками, бросив оружие, лицо е? вс? в поту, рот приоткрыт, почему я должен видеть, как она умирает, я не хочу, но я должен тянуть до последнего, пока есть хоть крошечный шанс вытащить е?, она
Я задыхаюсь, у меня так мало осталось сил, я несусь по склону, где же ты, моя девочка, мягкая длинная коса, пионерка моя с робкой детской улыбкой на губах, я знаю, ты села где-то в снег, сожмурившись от боли, сжав кулачки, ты приоткрыла рот, нет, ты не сделаешь этого, где же ты, дай мне найти тебя, ах проклятые сосны, в которых потерялся твой след, дай же мне найти тебя, а прострелю тебе грудь, нет, я прострелю тебе лицо, ты вздрогнешь, как сладко ты вздрогнешь, в последний раз, откроются твои глаза, высохнут твои сл?зы, я прострелю тебя навылет, я всуну дуло в твой рот, я переведу затвор, я хочу, чтобы голову тебе выбило, ласточка моя, чтобы проломило, стукнуло в древесину, чтобы чистый, пронзительный свист серебра проколол тебя, чтобы ты вздрогнула и затихла, это не стыдно, вздрогнуть, потому что вздрогнешь ведь уже не ты, труп твой вздрогнет и начн?т д?ргаться, м?ртвое тело, да что я тебе говорю, ты и сама вс? понимаешь.
Я нахожу тебя, сидящей под деревом, на снегу, ты сидишь, держишься за колено, тебе больно, сл?зы текут по щекам, я не знал, что ты до сих пор можешь плакать, ты видишь меня, я приш?л тебя прикончить, ты еле слышно хрипишь, я знаю, тебе больно, не плачь, сейчас вс? кончится, смотри, вот винтовка, возьми е? в рот, вот так, возьми е? в рот, я слышу, как зубки твои стучат по железу, думаешь - не выстрелит? Пошире открой глаза, они не так уж и темны, они светлее, чем казалось, перестань дрожать, бах! Вот ты и вздрогнула, руки разжались, струйка крови изо рта, о, как быстро светлеют твои глаза, как небо после уходящей грозы, вот и кончился твой путь, ласточка, вс? уже позади.
С оглушительным, скрежещущим грохотом рушится эстакада за моей спиной. Маленькая м?ртвая девочка с передавленной шеей и простреленным коленом, пионерка Котова Катерина превратила железо в хрупкое стекло, понизив температуру до космического нуля. Под собственной гигантской тяжестью рушится оно, земля проваливается вниз, отверзая под собой дикую бездну. Адский пламень восходит к небу, за грехи наши, адский пламень поджигает остывшее солнце, летним зноем пылает оно над цветущими белыми садами нашей юности, на трибуну поднимается товарищ Сталин, в белом кителе, такой, каким ты видела его на дне облачных рек, раскрываются двери, дети бегут подарить ему цветы, пионерка в белой рубашке и синей юбочке дарит ему цветы, дарит ему белые цветы, светлы и ясны е? глаза, твои глаза, он узна?т в замершей от волнения девочке тебя, глядевшую на него с облаков, он улыбается тебе, склоняется и целует тебя в губы, о, как нежны они, твои любящие детские губы, как сладки, словно сахарной пудрой посыпали их цветущие белые сады, сонные сады, и, поцеловав тебя, он выпрямляется, улыбнувшись, машет рукой, глаза его стекленеют, и падает он на пол, падает он, как памятник, кровь из вещего рта, бь?т ногой, Сталин м?ртв, Сталин м?ртв, самол?ты в небе теряют высоту, пикируя в землю, разбивая крыши домов, праздничные толпы разбегаются с площадей, пароходы тонут в морях, со скрежетом сходят с рельс поезда, и из пыльных, солнечных далей, из неведомых, коричневых лесов движутся танки, тысячи танков, тысячи мотоциклов с колясками, где сидят чужие солдаты в широких касках, играют на губных гармошках, и над ними гудят тупорылые самол?ты с ч?рными крестами
Илья Масодов
Ключ от бездны
1. Печать проклятия
"И скажет старик: я не видел этого, и дед мой не видел этого, и дед деда моего. Но станет именно так, как никогда не было, ибо вот, говорю вам: есть предел тьме."
Свет, Глава 2.
Сердце Любы сжалось: все ученики 5-го Б подняли головы от тетрадок и смотрят теперь на нее. В классе установилась гнетущая тишина. Люба замирает у порога и сперва глядит в пол, но затем, сообразив, что это, может быть, стыдно - глядеть в пол, поворачивает глаза к окну напротив, где ничего не видно, кроме листвы одного дерева.
– Это ваша новая соученица, Люба Николаева, - чистым, просто кристальным голосом произносит приведшая Любу Лариса Константиновна, учительница рисования с крошечными золотыми серьгами в аккуратных ушах. Люба еще больше холодеет. Она вспоминает, что впереди целых пять уроков, которые надо просидеть среди этих чужих детей, и ей мучительно хочется домой. Может, изобразить тошноту? Ее и вправду начинает немножко подташнивать.
– На наш первый в этом году урок, в среду, не забудьте принести акварельные краски, - произносит кристальная Лариса Константиновна за Любиной спиной. До свиданья, дети, - добавляет она, и Люба чувствует, хотя и не может увидеть, что учительница рисования улыбнулась, перед тем как уйти.
– Садись, Люба, на любое свободное место, - говорит стоящая у окна светловолосая женщина.
– Меня зовут Виктория Владимировна.
Косясь на Викторию Владимировну, Люба автоматически продвигается к проходу между первыми рядами, поначалу даже не пытаясь выбирать, куда ей сесть. Потом она бросает перед собой обреченный взгляд и видит два свободных места: одно - на второй парте первого ряда, другое - на третьей второго. Дальше искать нет смысла, нужно ведь показать, что тебе практически все равно, где сидеть. За второй партой развалился гнусный мальчишка, на что Люба решиться никак не может: не хватало еще гнусного мальчишки, поэтому она решительно проходит к третьей парте и опускается, придержав сидение, возле темноволосой девочки с длинной косой. Девочка коротко осматривает Любу и убирает обеими руками учебник, лежавший на свободной половине парты. У девочки светлые серые глаза и бархатные брови, похожие на шмелиную шерсть, может быть, она даже красива, но Люба от волнения не может этого понять. Она знает, что сейчас будет урок русского языка, и принимается вынимать из сумки учебник, чистую тетрадь и пенал.
Виктория Владимировна проводит рукой по стеклу окна, касаясь его внешней стороной пальцев, будто проверяет гладкость шелковой материи, и начинает свой рассказ. Речь ее течет плавно, не допуская в себе никаких резких перемен, она говорит о чем-то скучном и в то же время невыразимо прекрасном, о волшебной древней гармонии, наполняющей слова, описывающие запредельный мир вокруг, линии их значений смыкаются и кружатся, как тополиные листочки на поверхности проточной воды, постепенно уплывая в недостижимое.
Соседка Любы берет карандаш, переворачивает свою тетрадь и пишет на чистом последнем листе:
"Меня зовут Наташа. Видишь на парте линейка? От нее линия вниз это будет граница. Слева моя парта, справа твоя." И с новой строчки: "Как тебя зовут?"
Еще до того, как Люба дочитывает последние слова, Наташа принимается стирать написанное резинкой. Люба тоже переворачивает свою тетрадь, из нее, как внутренности из мухи, вылезает мягкая промокашка.
"Люба", - пишет она карандашом на последнем листе.
"Не жми так на карандаш, потом стирать трудно," - отвечает Наташа. "В какой школе раньше была?"
"211."
"У тебя что, резинки нету?"
"Нету."
"Можешь взять мою," - пальцы Наташи подталкивают резинку на невидимую границу. "Переехала?"
"Да," - пишет Люба, и, чтобы стереть предыдущее, осторожно берет пальцами тепловатую Наташину резинку.
И Виктория Владимировна включается в их разговор: она рисует мелом на доске по буквам целые слова, слова эти не значат сейчас ничего, но написаны красиво, каллиграфическим почерком, одно из них - "дерево", и "д" в нем с верхним хвостиком, а не как Любу учили на уроках чистописания, - с петелькой вниз, - Любина старшая сестра Алла тоже пишет так "д", но у нее почему-то выходит не так красиво, и еще у Виктории Владимировны круглая, печатная "р", она стоит ровно на своем месте, будто это место единственное на всей доске, а второе слово - "пшеница", оно появляется под первым, но на таком расстоянии, что между ними можно вписать еще три, и несколько смещенное влево, к краю, потом справа, на одной высоте с "деревом" пишется "звезда", - "звезда, дети, звездочка", - воркует Виктория Владимировна, закатывая глаза в потолок, заслоняющий от учеников небо, полное этих вечных космических огней, потом, напротив "пшеницы" и правее "звезды", рука учительницы с сыпящим меловый песок нажимом выводит: "ветер".