Школа министров
Шрифт:
Конечно же, Карзанов меньше всего повинен в замораживании перестройки. Заморозил все Петр. А спрос за все в первую голову с Алтунина: затеял - отвечай! Заказчики, прознав о переходе объединения на «холодную» продукцию, прямо-таки висят на телефонах: подавай быстрее! Нужно прокладывать самый длинный в Сибири туннель. Вечная мерзлота замучила...
А в специализированном объединении «Самородок» - сон разума. Тут, пожалуй, взвинтишься. Даже к угрозам перейдешь. Но Петеньку не застращаешь. Его только что наградили за добросовестную работу.
Издали она в самом деле казалась добросовестной. Сам Алтунин
Сергей с головой ушел в издавна привычное дело - в изучение конструкторских и прикладных исследовательских работ. Тут уже кое-что проклюнулось. Уверенно отбирал лучшие варианты. Проверил, сочетаются ли проектные работы с плановыми, есть ли расчеты на требуемый горизонт времени. Всю неделю воевал с людьми и бумагами.
Следовало отдать должное Карзанову: он удачно определил состав персонала, который приступил к разработке технических условий, проекта и графиков на выполнение проектных работ. Но сквозь этот «магический кристалл» очень смутно еще просматривались контуры нового производства.
Извиняться перед Карзановым за свою резкость при первой встрече Сергей не стал. Управление научно-техническим развитием подотрасли требует определенной жесткости. Можете обижаться. Можете жаловаться.
Алтунин был на своем заводе, но многое показалось ему здесь чуждым. За каких-нибудь два года Скатерщикову удалось убить в людях интерес к дерзаниям, к новшествам, ввести все в рамки буднично исполняемой работы. Правда, тут не было срывов плана, не было штурмовщины. Тишь да гладь! Исчезли неформальные отношения между людьми, остались одни формальные. Энтузиазм стал считаться чуть ли не пороком. Энтузиасты нарушают плавность процесса, заставляют тратиться на перестройку, на реконструкцию...
Унылый прагматизм, который выдается за практичность, узкая, ограниченная деловитость, стремление к стабильности, устойчивости. Пошловатые Петенькины афоризмы: «Зачем нам думать? Пусть начальство думает - оно газеты читает»; «Чем выше начальник, тем ниже должна быть его компетентность - компетентный будет мешать на каждом шагу»; «Завод должен быть не организмом, а механизмом»; «Завод не детский сад, чтоб заниматься воспитанием, у него иное назначение - выпуск продукции».
Скатерщиков скептически относится к общественному мнению. Он за голую авторитарность, хотя не любит, когда авторитарность проявляется по отношению и нему самому.
В одной из бесед с ним Алтунин посетовал на недостаток гласности при должностных перемещениях руководителей - коллективу, мол, не всегда объясняют, за что сняли того или иного начальника, высказал свои соображения о том, что не худо бы руководителям производственных объединений да и руководящим работникам министерства отчитываться непосредственно перед рабочими, а вместе с тем пора бы внести и выборность на некоторые руководящие должности.
Скатерщиков в ужасе зажал ладонями уши.
– Я ничего не слышал. Не вздумай еще кому-нибудь сказать. Кощунство какое-то! Партизанщина...
Скатерщиков не мог себе представить, как это он - генеральный директор - пойдет в клуб отчитываться перед рабочими?!
Завязался спор.
– Вот ты говоришь о выборности. А вдруг не выберут того, кого нужно? — напирал Скатерщиков.
– Не выберут, значит, недостоин. Неужто, скажем, рабочая бригада выберет бригадиром худшего, а не лучшего из своей среды? — отвечал Алтунин. — Почему ты стараешься сразу же погасить любую живую мысль?
Скатерщиков опасливо поносился на него.
– Лучше бы ты не задавался такими мыслями. Говоришь вроде бы предположительно, но твои предположения очень уж часто стали сбываться. Не скликай чертей. Суеверный я.
В чертей он, разумеется, не верил. Верил в другое: раз Алтунин заговорил, значит, где-то что-то вынашивается, осмысливается. Опять начнется ломка, масса беспокойств. Алтунин с его извечной неугомонностью и одержимостью действовал на психику. Бог ты мой, как только с ним живет Кира?!
– Открой мне свою тайну, Алтунин, — заговорил Петр вкрадчивым голосом, — ты, по моим наблюдениям, всегда делаешь все мыслимое и немыслимое, чтоб подорвать свой авторитет, испортить со всеми отношения, вызвать неприязнь окружающих, загородить себе дорогу. И почему-то словно бы шутя это оборачивается в твою пользу: получаешь все более и более высокие должности.
Что мог ответить Сергей? Он только усмехнулся.
Но Петенька настаивал. Пришлось объяснить:
– Помнишь сказку про Иванушку-дурачка? Его бросили в котел с кипящим молоком, а из котла этот Иванушка вышел с новым должностным окладом в звании Иван-царевича. Так вот и я. Правда, в этот самый котел с кипящим молоком лезу всегда сам, без всякой надежды выбраться оттуда. И получится ли из меня Иван-царевич, тоже не уверен... Да не все ли равно? Кто-то ведь должен лезть...
Мы живем сразу как бы в трех временных измерениях. Самое короткое из них - наше сегодня. Самое необъятное - наши надежды. мечты, расчеты и упования - то, ради чего существуем в настоящем, ради чего разгребаем ворох мелочей, неурядиц, преодолеваем непонимание окружающих; собственно, и живем-то мы не ради настоящего, а ради некоего грядущего, до которого - увы! — не каждому суждено добраться. И, наконец, есть третье временное измерение - боль наша и радость в прошлом, которое всегда проступает как бы сквозь туман. В общем-то такого прошлого, каким оно нам представляется, в действительности не было никогда. Это опять же только наша мечта. Мечта о прошлом, о тех днях, когда были мы молоды и когда удары жизни казались не такими уж чувствительными.
Сибирь для Алтунина была его прошлым. Она навсегда осталась в ореоле романтики, в мареве несбыточного, ушедшего безвозвратно. Этого больше не будет, не будет... В прошлом все выглядит особенным. И если будущее мы любим рассудком, то прошлое - в нашем сердце...
И теперь, находясь в своей любимой Сибири, ради которой готов был трудиться день и ночь, Алтунин очень остро переживал свое физическое прикосновение к ней. Вон она, тайга, — без конца и края... Сколько там чудес! То чудеса Сергеевой юности, упрятанные в густые пихтовые урманы, в непролазные высокие заросли вейника. Каждая лиственница, каждый кедр - старые знакомые. Алтунин до сих пор помнит отдельные деревья, мимо которых когда-то проходил или проплывал по реке на легкой байдарке.