Школа одаренных переростков
Шрифт:
— Почему ты решил, что я пернатая тварь? — прогудел он в телефонную трубку. — Я не тварь, а доктор наук. И с чего ты взял, что я беспокою твою маму? Я регулярно покупаю у нее журналы. Мы часто беседуем, в том числе и о тебе. Если это ее как-то тревожит, почему она не скажет мне об этом сама?
Модуляции его голоса были такие естественные, что я вспотел от стыда.
В самом деле: почему Егор Егорович не может носить фамилию «Егоров»? А ведь это был мой единственный аргумент. Больше мне сказать было нечего.
— Ты совершенно
Я молчал. Со стороны Егор-Горыныча было огромной любезностью согласиться со мною, что фамилия — не аргумент… но ведь я ему этого не говорил! Я это только подумал.
Я это только подумал, а о блокировке забыл. Мне казалось, что мысли не передаются по телефону. Да и странно блокироваться, когда ты ведешь разговор с невидимым собеседником, который находится от тебя, быть может, в сотнях парсеков.
"Извините, Егор-Горыныч, — молча сказал я. — Мне очень стыдно. Я весь горю от стыда. Не говорите, пожалуйста, маме".
Это был контрольный дубль, и он сработал.
— Хорошо, обещаю, — добродушно пробасил Егор-Горыныч. — Обещаю, что мама ничего не узнает о твоей дикой выходке. Может быть, в дальнейшем мы даже станем друзьями.
"Как же, как же, — злорадно подумал я. — И след твой простынет, когда я вернусь".
— А разве ты собираешься возвращаться? — спросил Егор-Горыныч — и тут, видимо, до него дошло, что его раскололи.
84
Наступила долгая пауза: то ли этот тип соображал, что делать дальше, то ли ждал инструкций от своих хозяев.
— Да, ты умный мальчик, — промолвил он наконец. — Очень жаль, что тебе разонравилась наша школа. Искренне жаль.
— Мне она совсем не разонравилась! — возразил я. — Я готов и дальше учиться, если вы примете три моих условия. Условие номер один: я хочу остаться человеком. Номер два: по первому моему требованию вы вернете меня домой. Номер три: обижайтесь не обижайтесь, но мою маму вы должны оставить в покое.
— Но и ты должен выполнить одно условие, — сказал мой собеседник. — О содержании нашего договора ты никому не сообщаешь. Никому. Видишь ли, мы затратили на вашу интеграцию слишком много энергии и не можем допустить, чтобы вы разлетелись.
Ах, вот как они это между собой называют. "Интеграция".
— К сожалению, это условие невыполнимо, — твердо ответил я. — Ребята будут знать о нашем разговоре, и я лично приложу все усилия, чтобы они, как и я, категорически отказались от этой вашей, как вы сказали, интеграции. Да, чуть не забыл. Лена Кныш нуждается в лечении, ее надо срочно отправить домой.
— Леночка? — переспросил мой собеседник. — Но ведь это же наша лучшая ученица, гордость школы. Чем же, по-твоему, она заболела?
— Она психически больна. И это вы искалечили девочку, уважаемые.
— Голословно.
— Если бы так. Несколько минут назад она предприняла попытку меня убить.
— Леночка? Ни за что не поверю.
— Во всяком случае, она пыталась выклевать мне глаза.
— Продвинутая девочка… — растроганно пробасил мой собеседник.
Это меня обозлило.
— Ну, разумеется, для вас это успех интеграции, но я смотрю на происшедшее иначе.
— И что вы предлагаете? — осведомился Егор-Горыныч, перейдя на вы.
Как будто попытка выклевать мне глаза как-то меня возвысила.
— Прежде объясните, зачем вам всё это нужно, — сказал я.
— А потом?
— А потом будем вместе думать, что делать дальше.
— Вместе? Думать? — В словах моего собеседника прозвучала высокомерная нотка.
— Именно вместе, — не поддаваясь на провокацию, твердо ответил я.
— Да, но о чем?
— Я уже сказал: вместе думать о том, что делать дальше.
— Зачем вам себя утруждать? У нас нет запасных вариантов. Мы знаем, что делать дальше, и будем это делать.
— Нет, не будете, если мы этого не захотим.
Лже-Егоров долго молчал.
— У вас, у людей, легкомысленное отношение к птицам, — сказал он наконец. — Если бы мы были пресмыкающимися, вы разговаривали бы сейчас со мной совсем иначе.
— Возможно, но я в этом не виноват.
— В чем не виноват?
— В том, что вы не пресмыкающееся.
— Шутка? — осведомился мой собеседник.
— Шутка, — согласился я.
— Отвратительная привычка — шутить по любому поводу и без малейшей необходимости, — пророкотал Егор-Горыныч. — Это от неоправданного самомнения.
Я решил оставить этот выпад без ответа.
— Вы сказали, что у вас только один вариант, — продолжал я. — Это неверно: вариантов как минимум три. Первый — закрыть школу и распустить учеников по домам. Второй — продолжать ваш проект «Интеграция», если мы сочтем это возможным. Третий — заклевать меня до смерти и творить свое дело уже без помех. Только вряд ли это у вас получится. Мои товарищи — тоже не подопытные…
Я хотел сказать «кролики», но решил, что мой собеседник может это неверно понять.
— …тоже не подопытные микроорганизмы. Рано или поздно они потребуют у вас объяснений. Вы не всё учли, дорогие пернатые друзья.
— Да, наверно, — отозвался Егор-Горыныч. — Но у нас нет выбора.
— Почему?
Молчание.
— Почему у вас нет выбора? — повторил я.
— Мне больно об этом говорить, — далеким и слегка изменившимся голосом отозвался мой невидимый собеседник. — Вы безжалостно настойчивы, молодой человек.