Шоколадная ворона
Шрифт:
– Ах вот вы кто! – воскликнул он тонким надтреснутым голосом. – А мы вас и не знали, как найти! Старая контора еще при коммунистах погорела, и книги вместе с ней. У всех здесь хоть кто-то из родни живет. Восстановили потихоньку. А с вами не знали, что и делать!
– Простите. Но мы с мамой тут не виноваты. Мы не скрывались.
– Знаю, что не виноваты. Не о том речь. – Он распихал по сторонам мелкий хлам, покрывавший стол, и расправил лист с планом. – Тут у нас с вами такое получается, что я не знаю, как и сказать. У нас такого еще и не было никогда.
–
Я не могла взять в толк, какие такие необычные происшествия могут произойти на старом провинциальном кладбище.
– Да вот, вы посмотрите сюда. – Он ткнул пухлым пальцем в самый край кладбищенского плана. – Вот место, выделенное, как вы видите, отцу вашему, Воронову Петру Владимировичу. Участок номер сто сорок один, возле участка номер сто сорок, где упокоились родители его, а значит, ваши дед с бабкой. Правильно я говорю?
– Наверное, – кивнула я головой. – Я маленькая была, когда папа погиб. Мама все заказывала – и могилу, и памятник.
– Это верно, – согласился монашек. – Она и для себя рядом с мужем место оставила. Имя у нее немного странное, Эда. Нерусское?
– Эфиопское имя.
– Ага, значит, это вы не болеете – просто в маму такая черненькая! – Он обрадовался своей догадливости. – Эфиопы – они тоже, говорят, православные. У вас тоже свой патриарх есть, правильно?
– Да, большинство эфиопов – ортодоксальные христиане, – подтвердила я.
– У нас и поэт великий русский, Пушкин Александр Сергеевич, тоже корнями из эфиопов, – просветил меня мой собеседник. Потом оглядел меня повнимательнее и с сомнением спросил: – Вы про Пушкина-то слыхали?
– Я в России родилась, здесь школу кончила...
Он просиял.
– И крещение здесь, в отечестве нашем, приняли?
– Разумеется! – Родители действительно крестили меня в какой-то подмосковной церквушке.
– Ну вот, – развел он руками. – Крещеные все люди, а такая вещь случилась...
– Так объясните же, наконец! Что случилось? – Меня раздражало, что монашек никак не мог добраться до сути.
– Вот, видите на плане склон вот этот, что к реке выходит и где участки сто сорок один и сто пятьдесят семь?
Я кивнула.
– Так вот, склон этот три года назад по весне подмыло. И все обрушилось. И ограды просыпались, и надгробия, и могила оказалась открытой на всю глубину.
Меня передернуло.
– Ну, наняли мы бульдозер, другую технику, чтобы укрепить эту подмытую сторону. Даже бетонный забор на сваях установили. Все за счет монастыря. А бульдозерист, то ли по неосторожности, то ли выпивши был, прости Господи, на гроб-то и наехал...
– И что, папу без нас, то есть без меня перезахоранивали?
Но мой собеседник в ответ скорбно покачал головой.
– Нет! Не перезахоранивали! Некого было перезахоранивать! Во гробе том тела отца вашего Петра Владимировича Воронова не было!
У меня перехватило дыхание.
– А чье тело там было?
Монашек перекрестился и проговорил, почему-то свистящим шепотом:
– Не было там останков человеческих! Кости-то там были, были. Но не человеческие кости
– Это точно не ошибка?
– Да Господь с вами! У отца вашего, как ни крути, не две головы было, а одна только! И без рогов, прости Господи! – Мой собеседник истово перекрестился.
Художник
Дед Леша все же обрел последнее пристанище возле самой монастырской стены. Но остался он там один. Участок, который я получила вместо обрушившегося отцовского, был достаточно велик. До того момента я не задумывалась, где хочу покоиться по окончании своего жизненного пути. Честно говоря, пока нигде не хочу! Постараюсь, насколько возможно, этот неизбежный момент отсрочить.
На этих похоронах нас было трое: Витек, я и тот самый толстенький монашек, который рассказал всю эту странную историю про могилу моего отца. Панихиду я заказывать не стала, но денег от имени Алексея Матвеевича пожертвовала – и на восстановление монастыря, и на содержание кладбища, и на столовую для неимущих. И просила поминать преставившегося раба Божия Алексия в своих молитвах.
После того как монах ушел, я сбегала в магазин и принесла оттуда поллитровку для Витьки. Нехорошо, конечно, искушать и без того слабого человека, однако, подумала я, если нет для него большей радости в жизни, то пусть пьет. По крайней мере, от водки он помрет не так быстро, как от какого-нибудь денатурата или резинового клея. В любом случае, впрочем, итог очевиден. По крайней мере, и после завершения жизненного пути Витек до скончания времен останется практически на своем же рабочем месте.
Мне стало как никогда одиноко и страшно. Я решила позвонить Косте и Учителю. «Нужно посоветоваться!» – твердила я себе. Не знаю, зачем я крутила эти слова в голове. О чем было советоваться – тем более на расстоянии? На самом деле мне просто очень хотелось услышать их голоса. Но, как назло, мобильная связь работала так плохо, что все мои звонки оказались «сброшены». А потом значок, показывающий уровень радиосигнала, погас. Делать было нечего – я взяла себя в руки. Я понимала, что только добравшись до дома, смогу попытаться узнать правду о гибели отца и о том, где на самом деле покоится его прах.
Я решила пройтись по монастырю. Мой автобус в область отходил только через два часа. От кладбища до автовокзала – не больше десяти минут неспешной ходьбы. Чем сидеть на деревянной лавке в вонючей и промозглой деревянной халупе и предаваться бесперспективным размышлениям о том, что же все-таки произошло с телом моего отца, я решила ознакомиться с открытой для посетителей частью монастырского комплекса. Отметила, что большинство зданий производят впечатление недавно отремонтированных и отреставрированных. Однако, подумала я, у святых отцов неплохие спонсоры!